Лишь после этого, довольный, сияя щедрой улыбкой, представился:
— Гарри Уитмен.
— Знаменитая фамилия, — улыбнулась и Надежда.
Однако он не понял, почему ей известна его фамилия. Не скрывая своей профессиональной радости, что нашел сенсационный газетный материал, расшаркивался перед нею:
— О’кей! Ошен о’кей! Я ехаль к вам… — И, не находя больше русских слов для пояснения, что он приехал именно к ним, запорожчанам, несколько даже бесцеремонно ткнул ей пальцем в грудь: — К вам, Нади!
Надежда смутилась. Он так расстилался перед нею, будто действительно прикатил сюда именно ради нее.
— Я хатель видеть, хатель знать, как вы здесь поживаете, — продолжал пояснять Уитмен цель своего приезда.
Морозов подтвердил. Еще в Москве, когда он, уже с билетом в кармане, готовился в дорогу, ему позвонили из Наркомата иностранных дел и попросили встретиться с только что прибывшим из Нью-Йорка корреспондентом. «Расскажите ему, как спасали завод. Расскажите про людей. Расскажите обо всем. Очень важно, чтобы там знали о нас правду». Да, в это время, когда геббельсовское радио ошеломляло мир сенсационными победами, когда утверждалось, что и «тыл Советов морально разваливается», и даже сообщалось «о забастовках на уральских заводах», — в это время объективная информация о моральном духе советских людей много значила для наших союзников.
Впоследствии история раскроет коварные махинации правящих кругов союзников, станет известно, что в наиболее критический для нашей страны период войны в английском парламенте наряду с «черчиллевской душой», склонной к опасным маневрированиям, довольно живучей была теще и «чемберленовская душа», которая, боясь «большевизации Европы», готова была пойти даже на компромисс с гитлеровскими генералами. Но в широких массах, и прежде всего в рабочих, крепла иная идея…
Корреспондент Гарри Уитмен стал рассказывать о могучей демонстрации солидарности с Советским Союзом в Чикаго.
— О, это быль колоссаль! Это грандиозно! Я сам видаль. Я сам писаль!
— Спасибо! — сказал Морозов.
Надежда почувствовала, что демонстрация чикагских рабочих растрогала этого петроградского пролетария, бывалого демонстранта, и ей невольно вспомнился случай в дороге, в той печальной дороге, когда автоколонна запорожчан, оставив родной город, двигалась в нескончаемом потоке военных и гражданских машин, двигалась, казалось, неведомо куда. Морозов и Гонтарь тогда частенько пересаживались на их машину. Бывало, заберутся в кузов, улягутся на мешки и обсуждают с Марком Ивановичем события.
Как-то после стоянки в одном городке Гонтарь вернулся веселый:
— Слышали? Только что передали по радио.
— Что-то важное?
— Припоминаете забастовку английских горняков?
У Шевчука даже глаза загорелись.
— А что именно?
…Надежда была еще ребенком, когда в 1926 году мир владык содрогнулся от могучей забастовки. Целых полгода более чем полумиллионная армия горняков Англии отважно боролась за свои права, не уступая никаким провокациям и угрозам. Но постепенно их материальные возможности исчерпались, забастовщикам угрожал голод. И тогда по нашей стране прокатилась волна сбора средств английским братьям по классу. Деньги собирали и путиловский токарь Морозов, и днепропетровский кузнец Гонтарь, и донбасский каталь Марко Шевчук…
— А были ж такие, что ворчали, — мол, зачем отдавать им деньги, когда сами оборванные!
— Ворчали и у нас, — усмехнулся Морозов.
Однако деньги были собраны. Помощь пришла вовремя.
И вот через пятнадцать лет, когда советских людей настигла беда, английские горняки первыми в своей стране внесли крупную сумму в фонд помощи СССР. Надежда видела, как Гонтарь, Морозов и дядько Марко обрадовались этому известию. Казалось, будто они услышали о победе на фронте.
— Вот что значат трудовые руки! — сиял Марко Иванович. — Только такие руки способны удержать землю. В них сила мира.
Морозову не случайно советовали в Москве рассказать корреспонденту, как спасали завод. С первого же дня прорыва немецких танков на Хортицу американская общественность из того же радио Геббельса узнала, что «крепость металлургии «Запорожсталь» захвачена целенькой, а рабочие панически разбежались». Конечно, какие-то основания для таких сообщений были. Завод до последней минуты действовал, и в ту страшную ночь эшелон с рабочими, спровоцированными Стороженко, ушел преждевременно. Правда, его вскоре вернули. Но радио сделало свое дело. И в рабочих кругах Америки это произвело гнетущее впечатление.
Под влиянием таких сообщений и прибыл из Нью-Йорка мистер Уитмен. Он не поверил Морозову, когда тот рассказывал ему в Москве, как было на самом деле.
— Ну что ж, — сказал на это Морозов. — Приезжайте к нам. Сами посмотрите, с людьми поговорите.
Еще в Москве Уитмен проявил интерес к вопросу о роли женщины в обороне страны. Это было, заявил он, его важнейшим заданием. И Морозов рассказал ему о Надежде… Но в действительности главная цель, с которой его сюда прислали, состояла в другом. Промышленные компании, на средства которых он прибыл в нашу страну, не очень тревожил моральный дух в тылу Советов. Их мало волновали и ужасы войны. Они заботились прежде всего о собственной выгоде. И когда вели переговоры о наших заказах, им очень хотелось, чтобы те немецкие сообщения оправдались, чтобы оборудование завода погибло, тогда бы советские заказчики оказались более сговорчивыми.
И мистер Уитмен не видел в этом ничего предосудительного. Он вырос в обществе, где все подчинено бизнесу, где стимулом жизни является доллар, где именно доллар определяет и ум, и достоинство человека. В своем задании — разузнать, вывезли иди не вывезли из Запорожья оборудование, а если вывезли, то все ли, — он также не видел чего-либо недоброжелательного к советским людям со стороны компаний, считая это чисто деловым коммерческим ходом. И держал это задание в секрете только из честности по отношению к тем, кто его дал, и в то же время из собственной выгоды: ему, естественно, обещали за это повышенный гонорар.
Война для Уитмена, как и для многих корреспондентов Америки, где и солдат нанимают, была местом высокого заработка. За время военной кампании в Европе он успел побывать в Англии, Франции, Чехии, Дании, Польше. Он с горечью рассказывал Надежде, когда они остались вдвоем, об ужасах, которые там видел. Посетовал на линию Мажино, на которой «погорел». Он должен был писать о неприступности этой разрекламированной французской крепости, но, пока добрался до нее из Нью-Йорка, крепости уже не стало.
Гарри Уитмен не без умысла рассказывал Надежде обо всем этом откровенно. В беседах с нею тема о женщине в войне стала обретать реальность. В воображении корреспондента возникал не один, а целая серия интересных очерков. Своею откровенностью он стремился вызвать на откровенность и собеседницу, дабы познать душу советской женщины. И поначалу это ему удавалось. Он довольно быстро нашел с ней общий язык. Даже не удержался от комплимента. Рассказав, что в Америке каждый год на своеобразных праздниках самую красивую девушку избирают королевой красоты,