Читать интересную книгу Время гарпий - Ирина Дедюхова

— Да, меня смущает именно его побудительная вдохновляющая сила, — прошептала Лариса Петровна. — В чем она? Полотно подавляет своим масштабом, как приговор всему миру, но ведь это неправда! Здесь лишь догмат веры без радости жизни. Нет выбора! Мы видим, как все устремлены в погоню за благами земными… Вот грех алчности, стяжательства, корысти, жадности… Но разве это надо было увековечить и пронести сквозь века? Это иногда перестает быть притчей, при широком диапазоне изображенных слоев общества — это выливается в констатацию, мол, все такие. Владыки светские и духовные, следующие за возом в чинном порядке, не вмешиваются в свалку и распрю за сено лишь оттого, что это сено и так принадлежит им, — повинны в грехе гордыни. Алчность заставляет людей лгать и обманывать, вот мнимый слепец с юным поводырем вымогает подаяние, а здесь лекарь-шарлатан выложил свои дипломы, склянки и ступку… Огромное брюхо монаха, наблюдающего, как монахини накладывают сено в мешок, — олицетворяет грех чревоугодия. Влюблённые пары на верху воза предаются грехам любострастия… Даже музицирующие любовники из более изысканного общества будто усиливают главную мысль — торжество алчности. Здесь нет жизни, потому что изображена смерть души до физической смерти.

— Да, эти мысли и… достаточно примитивные догматические нравоучения переданы нероятно талантливо, захватывающе, но в этих аллегориях нет настоящей жизни, — согласилась Эвриале. — Какой бы ни была среди вас Эрато, но и она сыграет свою роль. И какой смысл ее отрицать или принижать ее значение, особенно в молодости? Так ведь и само человечество может исчезнуть… А «Сад земных наслаждений» Босха — это просто трактат против вашей средней сестрички. Посмотри, у него здесь главная цель — разоблачить ее тлетворное влияние, ни больше, ни меньше. Понятно, что сами чувственные удовольствия весьма эфемерны! Но это же не означает, что надо их полностью отрицать! Самой Эрато, кстати, во все времена не нравилась эта самая ее эфемерность, другие музы как-то с нею справляются, более органично ощущают время, а с Эрато всегда было много проблем. Мне старшая сестра Сфейно рассказывала, как одна Эрато… не станем уточнять ее всем известного имени, — вообще осуществила попытку захватить мир… античный. Но ведь и сейчас каждая Эрато просыпается с мыслью о покорении мира. Ей бы на «Сад земных наслаждений» полюбоваться. Это — своеобразный отклик ее идеи, которая все равно никогда не находила воплощения в действительности.

— Но ведь без этого тоже будет скучно, а скука — такой же смертный грех! — подвела итог Эвтерпа.

— Совершенно правильно! Отойди на шаг и посмотри беглым взглядом! — предложила Эвриале. — Потом сделай шаг к картине, и ты сразу ощутишь скуку! Тебе хочется любоваться полотном, как элементом интерьера, но разбираться с отдельными аллегориями не только скучно…

— Я чувствую попытку меня переделать! — в отчаянии выдохнула Эвтерпа. — Но он заранее считает, что я — такая! Только такая! А какой я стану потом? Он думает, что знает, но каждый знает, каком он должен быть! То, что он делает, это неправильно!

— Да, он оскорбляет искру божью, которая не наверху воза с сеном, а в каждом из нас! — торжествующе закончила Эвриале. — Его картины — такое же ложе Прокруста, он говорит всем, насколько мы плохи, а чтобы человек стал лучше, одних нотаций маловато. Человек вообще удивительное существо, способное на удивительное величие духа. Вот потому-то ты и стала Эвтерпой, что, несмотря на все, что знаешь о людях, стремишься видеть в них одно хорошее.

— Откуда вы знаете? — смутилась Лариса.

— О, дорогая! Редкая женщина решится вдохновить Каллиопу на защиту мужчины, обвиненного в педофилии, если сама имела подобный опыт в детстве.

Эвриале щелкнула пальчиками, и Лариса Петровна увидела маленькую девочку на ледяной горке. Вначале она узнала свое старенькое пальто, которое носила четыре года, потому что пальто было куплено «на вырост», а она почему-то медленно росла. Потом она вспомнила тот страшный день, когда на горке к ней подошел дяденька и что-то спросил. Она не поняла, о чем он спрашивает, но знала, что старших надо уважать, поэтому переспросила его, вежливо поздоровавшись. Дяденька заговорил еще непонятнее и полез к ней руками под пальтишко, больно щипаясь. Она сумела его оттолкнуть, с ревом бросилась домой. Мамы и папы не было ни на кухне, ни в комнате. Зато из первой заводской смены уже пришли дяденьки-соседи. Они остановили ее в коридоре и, выяснив, почему она плачет, тут же оделись и побежали на горку. Того страшного дяденьку они так и не нашли, но, вернувшись домой, строго наказали ей никогда больше не разговаривать с незнакомыми дяденьками, а сразу бежать домой, где в большой коммунальной квартире обязательно был кто-нибудь из соседей, работавших посменно.

— Как видишь, Босх может изобразить того мерзавца с ледяной горки, а вот простых работяг, кинувшихся на защиту посторонней девчушки — нет, — улыбнулась Эвриале. — Кажется, и у меня прошла злость, наконец-то. Пойдем к нашим мальчикам, а то они здесь сопьются.

Лариса Петровна плохо запомнила остальную часть культурной программы, потому что все ее внимание было поглощено громко закричавшей толстой женщиной в красном платье, отбивавшей сложный ритм туфлями с набойками. Воздетыми над головой руками она щелкала кастаньетами и под всеобщий восторг трясла головой с длинными распущенными волосами.

У людей, сидевших за столиками в полутьме зала, стояло ароматное кофе и испанские пончики чурросы. Только на их столике возле Жоры лежали останки объеденных красных раков. Перед ними в лоточках лежали несколько видов суши, роллы, а Жора объяснял невероятно довольным часам, какое пиво лучше доставить к копченым куринным крылышкам и арахисовым орешкам.

На Жоре из одежды появилось мексиканское сомбреро и кожаный пояс с украшенной кистями кобурой, поэтому никто не предъявлял никаких претензий по поводу некоторого беспорядка в его гардеробе.

— Ну, вы даете! — сквозь сон услышала Лариса Петровна голос Вероники Евгеньевны, в котором сквозило нескрываемое осуждение.

Она приподняла голову, обнаружив себя на диване возле разметавшегося Жоры.

Его сомбреро лежало на полу возле шести коробок пиццы по-гречески и двух больших бутылок с пивом. Как только она встала с дивана, Жора сменил позу и устроился поудобнее, потому что в левый бок ему давила кобура с кистями и ручкой от огромного кольта.

— Вы чем это ночь занимались? — с удивлением спросила Вероника Евгеньевна, кивая на ее красное платье и туфли с набойками. — Ты прямо в туфлях спала?

Никакой свободы выбора Эвриале не оставила, хотя обещала. Наверно, поэтому все ее впечатления от Прадо остались в виде картин Босха, где, несмотря на всю их живописность, никому никакого выбора не оставлялось даже на случай «немного пошалить».

Она вспомнила, как под тлетворным влиянием пива, Жоры, говорящих часов и плюнувшей на все Эвриале, сама влезла на сцену, выпихнув оттуда толстую артистку, заявив, что сейчас всем покажет, как надо танцевать фламенко…

Пицца была еще теплая, поэтому, стараясь не думать о ночном кошмаре, она стала накрывать стол для проснувшихся обитателей большого дома.

14. Мельпомена

Памятник я воздвиг, который стоять будет вечно.Он выше всех пирамид и меди прочней долговечной.Не смогут ни яростный ливень, ни ряд беспрерывный годов,Ни северный ветер бессильный, ни ход торопливый часовРазрушить созданье бесценное, в веках бесконечных нетленное.И если однажды узнаю я в полуночный час Либитины лик,Я буду спокоен: хоть часть меня, но сможет остаться в стихах моих.Покуда с безмолвною девою на Капитолий жрец всходит,Слава моя незабвенная лишь множиться будет в народе.Скажут однажды, рожден я был, где средь холмов Ауфид шумит,Давн где, водой небогатый, народам всем благоволит.Что я, из рода незнатного, перевести все же первым смогСлавную песнь эолийскую вечную на италийский слог.О, Мельпомена! яви же ты заслугами гордость добытуюИ с милостью лавром Дельфийским обвей мне главу непокрытую.

Квинт Гораций Флак «К Мельпомене»

Ночью он никак не мог заснуть. Дождавшись, когда часы под ночником стали показывать без четверти двенадцать и убедившись, что няня уже спит, он слез с кровати и подошел к новогодней елке, чтобы еще раз напомнить Деду Морозу о своем желании.

Раньше он бы ничего такого делать не стал потому, что все его желания всегда заранее каким-то удивительным образом угадывали мама и нянюшка. Глядя потом на его удовлетворенное личико, они дружно радовались полному совпадению их отгадок.