– Но если увидят, что мы тащим веревку, то возбудим подозрение к нашим намерениям, и бунтовщики примут меры, чтобы воспрепятствовать нам, – заметил Реджинальд.
– Но они не увидят, – ответил Дик.
– Можно пронести веревку, скрутив ее на макушке своей головы в виде тюрбана, покрыв куском кисеи, и я полагаю, что мистер Буксу и негр украсят себя также этим головным убором из веревок. Я могу обвязать себя веревкой вокруг пояса, а если туземцы и заметят на мне кончик веревки, то подумают, что я, подобно им, исполняю какой-нибудь обет покаяния. Не отчаивайтесь, сэр, и если, как вы полагаете, молодая особа заключена в старой башне, то мы так или иначе заберем ее оттуда.
Теперь мы должны возвратиться к тому храму, где Реджинальд и его спутники ночевали несколько дней тому назад. В нем обитали не один только брамин Балкишен и его невольник: как только путешественники наши удалились, из маленькой комнатки вышла еще одна личность, скрывавшаяся во время их пребывания и заинтересованная в их деятельности. Это был не кто иной, как хан Кошю. Услыхав о том, что власть раджи восстановлена, он направлялся в Аллахапур, придумав было какую-то хитроумную сказку о себе. Однако же поразительное известие, полученное им от Балкишена, заставило его изменить свой план, и он решился отложить первоначальное намерение до более благоприятного случая. Обе достойные особы что-то обсуждали вдвоем, когда разговор их был прерван прибытием Реджинальда и его спутников. Хан Кошю, хотя и не отличавшийся особой совестливостью, колебался, однако, пустить заряд, несмотря на то что он мог сделать это из своей засады и убить Реджинальда и Буксу, которого также опасался. Но в то же время он мог промахнуться, и тогда его поймали бы и самого убили. Поэтому он пришел к тому заключению, что с его стороны будет гораздо осмотрительнее, если он попытается войти в доверие молодого раджи, для того чтобы впоследствии удалиться вместе с накопленными им богатствами.
План его заключался в том, чтобы смело отправиться ко двору раджи и рассказать, что он был изгнан по приказанию бунтовщика Мукунд-Бгима, причем выразить большое удивление при известии о похищении рани и предложить отправиться на поиски за ней. Это была рискованная затея, но хан Кошю отличался смелостью и был убежден в том, что нерешительность редко достигает успеха.
Удостоверившись, что спутники Реджинальда находятся в достаточном отдалении, он принялся за завтрак, приготовленный для него невольником Балкишена, Бику, в то время как брамин, считая для себя осквернением есть вместе со своим приятелем, сел отдельно за более скромный завтрак. Вымыв руки и сотворив молитву, брамин подошел к хану, признававшему все подобные церемонии ни к чему не нужными, и они начали обсуждать свои будущие планы. Балкишен предполагал последовать, в сопровождении Бику, за спутниками Реджинальда и воспрепятствовать им всеми зависящими от него способами достигнуть того места, где скрыта Нуна, в случае если бы они каким-нибудь чудом добрались туда; между тем как хан Кошю пришел к окончательному решению – возвратиться в Аллахапур и осуществить свой план.
Они собирались уже разойтись, как вдруг их поразил громкий шум, какой никогда еще не раздавался до сих пор в стенах храма. Брамин вздрогнул и стал желтый, как лимон.
– Это должна быть проклятая тигрица; я думал, что она убилась, – воскликнул он. – Ни одно смертное существо не останется в живых, если будет свергнуто с той высоты, с которой она упала. Я всегда считал ее злым духом – джинном.
– Во всяком случае, – заметил хан Кошю, – у нее, должно быть, твердая голова и здоровые кости. Что касается меня, то я не верю ни в добрых, ни в злых духов. А самый простой способ прекратить ее рыканье – всадить ей пулю в башку.
– Да, если вы хотите, чтобы всякие напасти свалились на мою и на вашу голову! – воскликнул брамин, еще более пожелтевший.
Между тем рев все продолжался.
– Зверь привлечет внимание всей окрестности, – сказал хан Кошю. – Что касается того, что на меня свалятся всякие напасти, то я готов рискнуть. Пусть только я сделаю удачный выстрел – и она скоро замолкнет у меня.
– Внизу башни должно быть какое-нибудь отверстие, иначе до нас не доносился бы так ясно ее рев, – заметил брамин. – Я пошлю Бику разыскать это отверстие. Уж если так, то пусть лучше она растерзает его, а не нас.
– Ваше замечание вполне разумно, – хладнокровно сказал хан Кошю, и Бику был тотчас же послан своим господином осмотреть место, куда свалилась тигрица.
Он отправился, хотя не особенно поспешно, исполнить полученное им приказание, захватив с собой длинную палку, не потому, чтобы она могла служить ему орудием защиты против разъяренной тигрицы, а просто потому, что это было единственное, что попалось ему под руку. По мере того как он подвигался вперед, рев все более и более усиливался; когда же он поднялся на несколько ступенек, то отступил вдруг назад, очутившись лицом к лицу с тигрицей, от которой его отделяла, впрочем, железная решетка. Фесфул, видимо, была разъярена. Увидев его, она схватилась зубами за один из прутьев решетки, а своими могучими лапами обхватила два других прута, потрясая ими, чтобы разломать решетку. Бику вздумал было попытаться осадить ее назад своей палкой, но она не обратила ни малейшего внимания на направленный против нее удар: она только на минуту отступила от решетки, зарычала и завыла так, что громкий рев ее покрыл голос Бику, призывавшего хана Кошю спуститься вниз и застрелить ее, что он мог весьма легко исполнить. Но прутья решетки начали уже гнуться и нижние концы их выходить из своих выемок. Бику увидел, что еще минута – и тигрица высвободится. Поэтому, перепрыгнув чрез ступеньки с весьма понятной быстротой, очень хорошо соображая, что будет разорван на клочки, если только замешкается, с криком: «Тигрица, тигрица гонится за мной!» – он бросился к своему хозяину и к хану Кошю. Услышав его крики, они сообразили, что им будет безопаснее взобраться в верхнюю комнату, в которой они было запрятались; за ними последовал Бику, не спрашивая их позволения и помышляя лишь о том, как бы скорее удрать.
Едва они успели взбежать по какой-то вьющейся лестнице, как тигрица с окровавленной пастью и лапами, израненными разломанной решеткой, прыгнула во двор, озираясь вокруг себя, с явным намерением отомстить тому, кто так изменнически задумал убить ее. В то время как она озиралась кругом, взгляд ее упал на длинный нос и поблекшее лицо хана Кошю, выглядывавшего из-за узкого окошечка в стене. Тигрица бросилась на него с такой быстротой, что он стремительно откинулся назад, причем ударился о степенного брамина, который шлепнулся на пол ногами кверху. Бедная Фесфул промахнулась, однако, и отскочила назад в еще более разъяренном состоянии. Она металась по всему двору, отыскивая какое-нибудь отверстие, и если бы ее не остановила обитая железом дверь, то она, вероятно, растерзала бы их всех на части, разве хану Кошю удалось бы застрелить ее. Он несколько раз просовывал в отверстие свой пистолет, но брамин умолял его не стрелять. Подозревала ли Фесфул его намерение или нет, но она держалась на таком расстоянии, что, вероятно, он промахнулся бы, если бы выстрелил в нее. Наконец, утомившись от своих терзаний, Фесфул удалилась в один из углов двора и легла там в тени, переводя взор попеременно с узкого оконца в стене на двери, в которые проскользнули ее враги.