21
После трапезы к нему подскочили друзья и знакомые, чтобы разузнать о происшедшем ночью инциденте. Все уже знали, что он был главным героем задержания опасного преступника, но подробности при этом передавались самые фантастические. Изложив основные события прошедшего воскресенья, Дима уже было собрался развернуть на их основе незатейливую проповедь, но тут его срочно позвали к отцу-наместнику.
Нынче отец Дионисий цвел.
— Как хоть собор старцев закончился? — спросил Дима, мимо которого это важное событие проскочило незамеченным в тяжкой суете прошедшего дня.
— Замечательно закончился, — рассмеялся Дионисий. — Отец Фотий не произнес ни слова. Владыка рассказал про архиерейский собор в Москве, про службу в Успенском соборе и похвалил наших певчих. О смене наместника даже разговора не возникло.
— Слава Богу, — сказал Дима. — А то я боялся, что Фотиева покаяния на долго не хватит.
Отец Дионисий грустно кивнул.
— В том-то и дело. К моменту расставания он был уже прежним секретарем. Предупредил, что пребывание мирянина на важных постах в монастыре недопустимо, и велел принимать решение, или постригать тебя в монахи, или рукополагать в сан с целибатным обетом, или низводить до уровня послушника с соответствующим кругом обязанностей.
— А владыка что?
— Владыка был со всем этим полностью согласен, — сказал Дионисий. — Но не в плане репрессий, а в том смысле, что такой ценный кадр надо поскорее воцерковлять.
Дима тяжело вздохнул.
— Ты по-прежнему в смятении? — спросил Дионисий, глядя на него с интересом.
— А что? — спросил Дима. — Хочешь дать мне рекомендацию?
— Нет, но я хочу знать, что ты сам об этом думаешь?
Дима пожал плечами.
— Нет, монахом я себя по-прежнему не ощущаю, — признался он. — Но теперь я все чаще думаю, а кто из нашей братии может сказать, что он себя ощущает стопроцентным монахом?
— Ну, ну? — с усмешкой проговорил Дионисий.
— Может, нечего мне выпендриваться, — сказал Дима. — Приму постриг, уйду в затвор, а там, как Бог даст.
— Я ведь не шучу, — перестал улыбаться Дионисий. — Мне бы и самому хотелось, чтоб ты наконец определился. Приняв сан, ты бы мог оказать много пользы церкви. Сам ведь знаешь, что нынче за пастыри. Невежество, это самое меньшее, в чем их можно упрекнуть.
— Архиереи есть еще хуже, — сказал Дима. — Может, мне сразу о белой шапке подумать?
— Не юродствуй, — буркнул Дионисий.
— Я не шучу, отче, — сказал Дима. — Если я буду монахом, то никак не в сане. Не затвор, так дальний скит, пустыня, вот что мне надо, понимаешь?
Дионисий чуть усмехнулся, но пожал плечами и сказал:
— А что тебе препятствует в этом?
— Но вам-то от меня не этого надо, — сказал Дима. — Вы же из меня функционера желаете слепить. А я спасаться хочу.
— Ну, хорошо, — сказал Дионисий. — Вон, отец Никодим в сущую глушь забрался, приход открыл. Иди к нему псаломщиком, чем тебе не пустынь?
— Я не понял, — сказал Дима. — Так ты от меня отделаться хочешь, что ли?
— Я хочу одного, — сказал Дионисий. — Чтоб ты решение принял. Это же детство какое-то, того хочу, этого хочу… Хотеть, милый друг, надо одного, исполнять волю Божию. Разве не так?
Дима пожал плечами, возразить было нечего.
— Я и сам это чувствую, — сказал он виновато. — Никак не могу понять, что за бес во мне сидит и из монастыря гонит? Ведь я только потому здесь живу, что каждый момент могу собраться и уехать. А как свалится на меня обет послушания, так я свихнусь просто.
Дионисий понимающе кивнул.
— Я, кажется, знаю, что это за бес, — сказал он.
— Да? — покосился на него Дима.
Дионисий без слов протянул ему телеграфный бланк. Дима удивленно взял его и прочел телеграфный текст: «ПРИЕЗЖАЙ. ЛИЗА».
— Откуда это у тебя? — взволнованно спросил он.
— Вчера пришла, из Москвы, — сказал Дионисий.
— Чего же ты сразу не отдал?
Дионисий улыбнулся.
— Думал, может, успею тебя монахом сделать.
Дима неуверенно хмыкнул.
— Но это же… Это же другое совсем…
— Поедешь? — спросил Дионисий.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Дима посмотрел на него виновато.
— А ты благословишь? — спросил он.
— Ты мое отношение знаешь, — сказал Дионисий. — Эта подруга тебя каждые три месяца к ноге вызывает. Для замужней женщины в этом есть некоторое излишество, ты не находишь?
— Отец, это мой друг, — сказал Дима со вздохом. — Очень близкий друг.
— Верю, — сказал Дионисий, кивнув. — Только можешь ты с ней наконец решить, в каком ключе будет развиваться, ваша дружба? Ведь ты же до сих пор ждешь, что она разведется и придет к тебе, да?
Дима нахмурился.
— Интересное предположение, — пробормотал он.
— Ты спрашивал, что за бес тебя смущает, — сказал Дионисий. — По-моему, мы этот вопрос решили.
Дима задумчиво кивнул.
— Может быть, — сказал он.
— Так что, езжай, — сказал Дионисий. — Вы ведь целую неделю не виделись, поди, соскучились уже.
Дима покачал головой.
— Не то, отец, не то… Это необычная телеграмма, и там что-то произошло. Я должен ехать, и я не знаю, решится ли этот вопрос там окончательно.
Дионисий некоторое время смотрел на него с укором, потом усмехнулся:
— Что же с тобой поделаешь, — сказал он. — А знаешь, что мне владыка на ушко сказал? Говорит, если бы был Димитрий монахом, он бы завтра же его своим секретарем сделал.
— Избави Господь, — сказал Дима с чувством.
— Ладно, — вздохнул Дионисий. — Иди, собирайся. Скажу Киприану, чтоб он тебя на ночной поезд подбросил. Деньги возьми у эконома, я распорядился благословить тебя умеренной суммой.
— Ты что же, заранее уже знал? — подивился Дима.
— Я тебя вычислил, — сказал Дионисий с улыбкой.
Дима направился к выходу и вдруг вспомнил:
— Слушай, отец, а монеты ведь так и не нашли, а?
— Ступай, — повысил голос Дионисий. — Хватит с нас приключений.
В состоянии душевного волнения Дима вернулся в келью и стал собирать свою дорожную сумку. Телеграмма действительно была необычна, и, помня их расставание, он был готов предположить все что угодно. Кровавые события последней недели вдруг куда-то ушли, открыв перспективы совсем другого плана, и он уже думал только об этом. Когда мысли о предстоящей встрече переполнили его, Дима понял, что это не нормально, бросил сумку и отправился к отцу Феодосию.
Старец сидел в своей келье, мирно почитывая книжку, с очками на носу и на вошедшего Диму взглянул с некоторой оторопью.
— Случилось что, миленький?
— Убийцу поймали, — сказал Дима.
— Про это я уже слышал, — улыбнулся отец Феодосий. — Говорят, ты там себя героем проявил.
— Да нет, — вздохнул Дима. — Каким там героем!..
— А что же тебя тревожит? — спросил отец Феодосий и отложил свою книгу.
— Все хорошо, отче, — сказал Дима. — Отца-наместника оставили, отец Флавиан смирился на время, даже отец Фотий вопреки ожиданиям человеком себя показал. Француженка, опять же, по вашему благословению, на богомолье осталась, тоже ко спасению устремилась. Все хорошо.
— А что же плохо?
— Телеграмму получил, — сказал Дима с тоской. — От Елизаветы. И сразу все плохо стало, знаете ли.
— Ну, миленький, что ж ты так угрюмо-то…
— Держит она меня, отче, — сказал Дима с досадой. — И сама-то не виновата, а держит.
— Ну вот, — сказал отец Феодосий уныло. — А ты говорил, что любишь ее.
— Люблю, отче, — сказал Дима. — В том-то и дело, что люблю.
— Тогда я что-то не понимаю, — сказал отец Феодосий. — Если любишь человека, так радоваться надо, а ты тут переживаешь.
Дима усмехнулся.
— Спаси вас Господь, батюшка, вы тут в простоте спасаетесь, а я ведь грешник великий. Я ведь и ее люблю, и монахом быть хочу. А не получается. Выбирать надо, а я не смею. Страшно!..
— Ну, если страшно, так ты и не выбирай, — сказал отец Феодосий добродушно. — Положись на Господню волю. Глядишь, встретишься с нею нынче, все и решится.