* * *
Эрик пошёл короткой тропой по мокрой траве, и ему пришлось продираться через колючий кустарник. Ветки царапали ему щёки, но Эрик не обращал на это внимания.
Эрик заметил, что вдоль дома всё ещё торчат отцветшие люпины, и разросшиеся до гигантских размеров манжетки, и герань, которую давно нужно было срезать. В следующий миг он едва не угодил в глубокую яму, и сразу забыл о растениях.
Эрик толкнул дверь и вошёл в пристройку. В нос ему сразу ударил запах гниения и опилок. Посреди комнаты на полу сидел человек в чёрном капюшоне, спиной к выходу. Карманный фонарик, лежавший на чурке возле него, освещал гротескную сцену: окровавленный молоток, который человек держал в руках, и лежавшую навзничь женщину, рядом с головой которой расплывалась лужа свежей крови.
Её лицо распухло, каждый раз, как она делала вдох, раздавался хрип, и в уголке её рта пузырилась кровь.
Это была она, та женщина из полиции, которая приходила к Эрику и отправила ему сообщение.
Человек на полу обернулся, снял капюшон и посмотрел на Эрика.
Эрику хватило мгновения, чтобы осознать, что все его самые страшные опасения подтвердились, но это мгновение, казалось, длилось целую вечность. Время тянулось, удлинялось до предела, как резина, а Эрик пытался воспринять увиденное. Но несмотря на то, что истина лежала прямо перед ним, на полу, жестокая и неоспоримая, Эрик всё ещё не желал верить.
Летели секунды.
— Я знал это, — наконец прошептал Эрик.
Почти всю свою жизнь он прожил с мыслью, что мама бросила их. Что это мама виновата в том, что в жизни Эрика не было любви, что она была скудна, как каменистая равнина. А после того, как останки матери были обнаружены под гаражом в Берлинпаркен, Эрик убедил себя, что вся вина за его боль лежит на безымянном монстре, на Болотном Убийце.
Тогда он решил докопаться до правды.
Эрик думал, что стоит ему разгадать эту тайну — и он освободится от тьмы.
— Я знал это, — повторил он.
— Э… э… то, — заговорил его папа. — Я не имею к этому отношения. Это же хибара Суддена. Я нашёл её здесь, и…
— Это ложь, ложь, и ещё раз ложь.
— Нет. Я пришёл сюда, а она…
— Молчи! — завопил Эрик, и слёзы хлынули потоком у него из глаз. — Ты можешь просто заткнуться? Я знаю, что ты сделал. Я знаю, что это был ты, всё это время. Всё, что ты говорил мне, — ложь.
— Нет, я…
Бьёрн поглядел вниз и свободной рукой потёр культю ноги. Длинные седые пряди скрыли его лицо.
Эрик знал, что нужно уходить. Что его отец опасен, по-настоящему опасен. Но Эрик не мог сойти с места, потому что овладевшее им отчаяние было парализующим. Нет, Эрик не испытывал страха — потому что слишком мало ценил собственную жизнь.
Он перебирал в памяти все случаи, когда держал на ладони пригоршню таблеток Май, раздумывая, не положить ли конец этому дерьму. Даже тогда ему не было страшно, только немного тревожно от ощущения незавершённости. Эрик чувствовал, что должен был что-то свершить.
Нет, он не боялся смерти.
Он боялся жизни, а это страх совершенно иного рода.
— Я не… — начал Бьёрн.
— Закрой рот! Заткни свою пасть! — закричал Эрик. — Ты убил их…
Рука Бьёрна замерла в движении и так вцепилась в протез, что тот съехал на сторону.
Эрик поглядел на его ногу.
— А твоя нога, — произнёс он. — Так называемый несчастный случай. Я изучил каждый день, каждый час, каждую минуту той зимы в восьмидесятых. Тебе ампутировали ступню ровно через две недели после убийства Линды Буман. Никакой грёбаный мусоровоз на тебя не наезжал. Ты повредил ногу, когда вылезал из окна той квартиры в Берлинпаркен. А инструмент медвежатника тебе Судден подогнал, так ведь?
— Нет, всё было не так.
Голос Бьёрна понизился до шёпота.
— Ты не поехал в больницу, потому что боялся, что тебя заподозрят, разве нет? А когда ты всё-таки пошёл к врачу, ступню уже было не спасти. И это была большая удача, потому что ты больше не мог бегать по улицам и убивать людей.
Стало тихо.
— Всё было ложью, — прошептал Эрик. — Я нашёл письмо от твоего бывшего работодателя. Сокращение, говоришь? Так ты объяснил всё бабушке? Чёртов лгун! Ты угрожал убить свою начальницу, потому что не выносил её. За то, что она женщина. Поэтому тебя вышвырнули.
Эрик замолчал, потому что тьма стала такой непроглядной, такой удушающей, что засасывала в себя даже слова, словно морская пучина.
— Ты украл у меня жизнь, — простонал Эрик, — и даже не можешь признаться в этом.
Бьёрн сидел молча, опустив голову. Рукой он всё ещё держался за культю.
Эрик обратил взгляд на женщину, которая раскинулась на покрытом опилками полу. Дыхание её стало реже, лицо побледнело, а в уголке рта больше ничего не пузырилось.
Эрик знал, что должен задать этот вопрос, хоть знал ответ заранее.
— Ты и маму тоже убил?
Бьёрн ничего не ответил.
— Я отыскал твой старый паспорт, — продолжал Эрик. — Там стоял штемпель с Мадейры. На нём значится май 1977-го. Ты сам послал оттуда открытку, чтобы отвести от себя подозрения, так ведь?
Бьёрн молчал.
В душе Эрика ширилась и рвалась наружу тьма. Вся боль, которую он пытался заглушить так долго, что она стала частью его существа, теперь угрожала разорвать его на кусочки.
Наконец Эрик понял, как можно избавиться от боли. Он шагнул к своему отцу и вырвал у него из рук окровавленный молоток.
Человек, в чьей душе жила тьма, поднял молоток, чтобы убить своего отца.
Я поднял молоток, чтобы убить своего отца.