Читать интересную книгу Эд, граф Парижский и король Франции (882-898) - Эдуард Фавр

После двух дней боев норманны поняли, что с ходу взять Париж не удастся, и приготовились к настоящей осаде[230], однако не установили полную блокаду города, доступ в который с юга, похоже, оставался свободным до первых месяцев 886 г. Верные своим обычаям кастраметации, они возвели вокруг Сен-Жермен-л'Оксерруа лагерь, огороженный частоколами и защищенный укреплениями из смеси земли с камнями. Потом они начали строить осадные приспособления. В то время как одни занимались этим делом, другие рыскали в поисках продовольствия и прочесывали местность. Сначала они опустошили ближайшие окрестности Парижа и взяли богатую и легкую добычу[231]; чтобы содержать весь захваченный скот, они превратили храм Сен-Жермен л'Оксерруа в хлев и бойню[232]; однако вскоре стада пришлось вывести из этой церкви, которую скопление больных и павших животных сделало очагом заразы.

886 год начался при дурных знамениях! «Франция, покинутая господами и слугами, скорбит; она в слезах, у нее нет вождя. Не является никого, кто оказал бы сопротивление: увы! Все они бегут!»[233] Эти слова упрека, произнесенные современником, относятся, похоже, прежде всего к императору Карлу III. Жалкий государь, повредившийся умом и не слишком крепкий телом! Его поприще состояло лишь из длинного ряда неудач. Благодаря стечению обстоятельств он единолично получил все колоссальное наследие Карла Великого только потому, что несколько ветвей каролингской династии угасло. В 876 г. он был просто королем Аламаннии, в 879 г. вдруг стал королем Италии, а в 880 г. был коронован в Риме императорской короной — в тот же день, что и прадед. Он оказался жертвой «одной из тех призрачных ловушек», какие прошлое иногда расставляет живым[234]. Императорская корона, полученная из рук папы, оказала на его слишком слабый мозг странное воздействие. Отныне из всех своих государств он видел одну Италию; он не слышал призывов подданных, но всегда и незамедлительно спешил на зов верховного понтифика. Он выехал в Италию в 879 г., вернулся туда в 880 г., потом в 881 г.; на сей раз он провел там год и возвратился обратно только в 882 г., когда его в качестве короля приветствовала вся Германия, которую смерть брата оставила в его руках. Но в каком состоянии? Норманны сожгли Ахен, Кёльн, Трир. Карлу III нужно было совершить поступок, достойный государя; он собрал огромную армию, окружил норманнов в их собственных укреплениях в Эльслоо, на Маасе; разгромил ли он их? Нет! Испугавшись грозы, он вступил с ними в переговоры и в июле 882 г. заплатил им за отступление. Все подданные испытали горькое разочарование. Однако если личный престиж Карла получил при этом смертельную рану, то престиж императора еще сохранялся.

Карла III, совершившего в 883 и 884 гг. еще два похода в Италию, призвали западные франки: он оказался единственным — за исключением шестилетнего ребенка[235] — представителем династии Каролингов, которому они могли доверить корону. В июне 885 г. он дошел до окрестностей Туля, принял от нескольких магнатов своего нового королевства признание своей власти, а потом, дав им, так же как и лотарингцам, приказ идти на норманнов, занявших Лувен, переправился через Рейн. Это было всё, что он сделал для Западно-Франкского королевства, которому пришлось так пострадать от норманнских набегов. Во Франкфурте, где Карл находился в сентябре, он был поглощен далеко не заботами о благе империи: он пытался закрепить право наследовать свой престол за незаконнорожденным сыном Бернардом[236], который еще ни разу не брался за меч, и в то же время намеренно удалил в Каринтию Арнульфа, незаконного сына своего брата Карломана, чья испытанная храбрость внушала ему опасения. Потом 1 октября[237] он приехал в Вормс и встретил там епископов и графов Западно-Франкского королевства, с которыми держал совет[238]. Крики отчаяния — с одной стороны, неопределенные обещания — с другой: такой, надо полагать, была эта встреча. Понятно, что говорили епископы и графы, читая письмо[239], написанное императору в тот же период Фульком, архиепископом Реймсским, где архиепископ убеждал императора, что с Божьей помощью сие королевство было защищено, пока находилось под властью его дяди, его тезки, и сыновей последнего[240]. Теперь они окончили свое земное поприще, и, — писал он, — с тех пор как магнаты королевства доверились его императорскому покровительству, на них со всех сторон сыплются многочисленные несчастья. Он напоминал, что Париж, главный город королевств Нейстрии и Бургундии и ключ от них, осажден варварами и скоро будет взят, если не поможет [он не написал — император, а] Божья милость. Если Париж захватят, все королевство погибнет и им придется это пережить. Но ни эта строгая речь, ни мольбы не могли подвигнуть на действия Карла, который, не приняв оборонительных мер, в начале 886 г. вновь направился в Италию. Если бы он не добился от верховного понтифика, чтобы епископы, епархия которых была разорена норманнами, получили право занять другую, вакантную епископскую кафедру[241], можно было подумать, что он не знает о страданиях, какие эти варвары причиняют его подданным.

Тем не менее Париж все еще держался. Норманны, поселившиеся в лагере вокруг Сен-Жермен-л'Оксерруа, строили осадные орудия, чтобы взять башню. Сначала они соорудили огромную машину, вызвавшую ужас у осажденных[242] и представлявшую собой не что иное, как тройной таран. Известно, что таран, который использовали еще греки, римляне и византийцы, «состоял из длинного бревна с железным наконечником на переднем торце, подвешенного горизонтально и находящегося в равновесии; сообщая этому деревянному предмету возвратно-поступательное движение, воины наносили Удары по внешней поверхности стен, чтобы обрушить их. Эти люди укрывались под кровлей, покрытой сырыми кожами, навозом или дерном, которая должна была как смягчать удары метательных снарядов, так и защищать от горючих веществ, которые лили осажденные. Вся машина целиком ставилась на катки или колеса, чтобы ее можно было подвозить к стенам. Таран атаковал ворота и быстро разбивал их»[243]. Норманны собрали из дубовых бревен три тарана под общей крышей; машина могла двигаться на шестнадцати колесах, она должна была вмещать шестьдесят воинов[244]. Уже было готово два тарана и шел к завершению третий, когда стрела, пущенная с башни, убила сразу обоих строителей. После их гибели эту огромную машину как будто забросили[245]: норманны отказались от нее, переключившись на другие приготовления. Они делали «кошки» — «деревянные галереи, крытые сырыми кожами, передвигавшиеся на катках»[246] и позволявшие работникам под прикрытием приближаться ко рвам, которые они засыпали, а потом к подножию стены, под которую они пытались сделать подкоп. Они изготавливали также мантелеты[247] — «плетенки, изогнутые полукругом и поставленные на три колеса, либо деревянные щиты, соединенные под прямым углом и тоже на трех колесах»[248]. Может быть, эти мантелеты тоже были обтянуты кожами животных; за ними могло укрываться по три-четыре воина. Норманны строили также катапульты. Они вострили, ковали стрелы, чинили щиты и подновляли старое оружие. Они работали без отдыха, даже по ночам, в течение двух месяцев.

Наконец, 31 января[249] они пошли на общий штурм; они разделились на три группы, и в то время как одна, самая многочисленная, вооруженная луками и стрелами, двинулась на башню и вся равнина ощетинилась вражескими мечами; две других атаковали мост на своих расписных кораблях, так что за их щитами стало не видно Сены. На Сите поднялось величайшее возбуждение; свинцовые пули из норманнских пращ сыпались туда градом; звучали трубы, колокола били набат. Вражеские катапульты осыпали камнями башню и башенки[250] моста. Норманнские корабли, построенные для перевозки воинов, а не для боя, конечно, плохо подходили для нападения на мост, который держался, но с трудом, потому что пострадать ему пришлось больше, чем башне. Вокруг нее кишела армия пехотинцев, защищенных широкой «черепахой» из расписных щитов, над которыми не поднималась ни одна голова. Сражались со всех сторон. Те из осаждавших, кто не мог добраться до неприятельских строений, стреляли издалека. Сначала франки как будто дрогнули, но это была лишь мимолетная слабость, они вновь воспрянули духом, и вскоре дрогнули уже норманны и начали оттаскивать к кораблям своих убитых и раненых; с наступлением вечера они отвели «кошки» и мантелеты, под прикрытием которых провели ночь, причем одни спали, а другие проделывали в «кошках» бойницы, через которые пускали стрелы в воинов, охранявших башню[251]. Среди франков самыми отважными были Гозлен, исцелившийся от своей раны, его племянник Эбль, Эд, выделявшийся меткостью в метании дротиков, а также его брат граф Роберт и графы Ренье, Эриланг и Уттон[252].