Читать интересную книгу Закат Заратустры - Владимир Гурвич

Я больше не мог находиться в комнате и выскочил на балкон. В городе уже воцарилась ночь – тихая, ясная и теплая с кистями звезд на небе и мягким шуршанием шин изредка проезжавших внизу машин. Я застыл на месте, всматриваясь в густую, словно вакса, тьму. От вечности меня сейчас отделял всего лишь один парапет. Как же легко и просто можно решить все проблемы, один полет продолжительностью в каких-то несколько секунд – и больше ничто и никогда меня не станет мучать. Не случайно же, что судьба меня поселила на последний шестнадцатый этаж, словно специально для того, чтобы не оставить мне ни одного шанса.

Я приблизился к ограждению балкона и посмотрел вниз на маршрут своего предстоящего падения. Я шмякнусь прямо на асфальт, и мои писательские мозги, переполненные замыслами ненаписанных произведений, а также всяческой иной ерундой, расплескаются на грязной земле. Итак, решено, я лечу. Прощай, Лена, что ты почувствуешь, когда узнаешь о таком замечательном финале нашего романа? Скорей всего ничего особенного, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы предполагать, что такое столь незначительное событие в твоей жизни способно вывести тебя надолго из равновесия. В глубине души ты всегда была равнодушно ко мне, даже тогда, когда стонала от страсти в моих объятиях, ты оставалась холодной к тому, кто доставлял тебе наслаждение. Я продолжал размышлять на эту тему, и тем дальше разматывалась нить моих мыслей, чем дальше удалялось от меня намерение броситься вниз. Нет, я никогда не решусь на такой поступок; как удалось набраться на него храбрости Игорю? Эта загадка будет мучить меня всю мою оставшуюся жизнь. Наверное, в его натуре были черты, которыми я не обладаю. Я никогда не сомневался, что как человек он гораздо сильнее меня; в нем ощущался какой-то металлический стержень. И вот этот стержень сломался, но сломался совсем не так, как у меня, бесповоротно, с громким треском, так как будто его перегрызли плоскогубцами.

Я вернулся в комнату, полный сожаления от того, что так и не отважился на столь эффективно и быстро решающий все проблемы поступок. Ибо это означало, что мои страдания продолжаются и им не видно конца.

Мой мозг напоминал диапроектор, без конца воспроизводящий кадры нашей совместной с Леной жизни. Сам же себе я казался человеком, изгнанный из рая. Только теперь, когда я его лишился, я по-настоящему стал понимать, как же я был счастлив еще 48 часов тому назад. Контраст между прежним и нынешним моим состоянием был таким разительным, а от того особенно жутким, что я готов был выть от боли, обиды, досады, вернее, я сам точно не знал от чего, так сильно перепутались и переплелись во мне все чувства.

Я почти не спал всю ночь, хотя молил сон сжалиться надо мной и отключить меня, подобно приемнику от сети, хотя бы ненадолго от собственного сознания, которое приносило мне бесконечные мучения. Самое ужасное во всей этой ситуации заключалось в том, что она была безвыходной, у меня не было абсолютно никаких средств, дабы вернуть Лену. Я сам поражался своим кошмарам и теми мрачными сюжетами, которыми они были наполнены. Я не предполагал, какая огромная масса жестокости скопилась во мне; да я был вспылчив, подчас ярость и гнев овладевали мною настолько, что целиком подчиняли меня своей власти. Но это были мимолетные чувства, разрывы черных ракет в голубом небе. Эти эмоции приходили и уходили, как приливы и отливы, вновь возвращая мне самого себя – доброго, мягкого, гуманного и отзывчивого человека. Но сейчас было нечто иное; клокотавшая во мне ненависть не только не утихала, с каждой минутой она становилась все горячей, она разливалась внутри меня подобно реке в период таяния снегов, и я не знал, что делать с этим разливом. Как странно: женщину, которую я безумно любил и продолжаю любить ничуть не меньше, я одновременно жажду убить, жажду насладиться ее страданиями. Ум отказывался совмещать эти абсолютно противоположные чувства, словно не понимая, каким образом они могут уживаться во мне, но они сами, ни мало не смущаясь этому обстоятельству, бушевали в груди, подобно двум ураганам, налетевшим на одну территорию.

Заснул я под утро, полный ненависти, желания мести и одновременно любовью и нежностью. А едва пробудился после короткого сна, как тут же прилив прежних чувств снова нахлынул на меня. Я лежал, смотрел в потолок, и в какой уже раз задавался одним и тем же вопросом: что же мне делать? В моей комнате гостило солнце, его лучи перемещались по полу и по стенам, высвечивая царившей повсюду беспорядок. Лена часто начинала мои визиты ко мне с наведением тут элементарного порядка; она часто ругала меня за мою холостяцкую безалаберность, и мне всегда очень нравилось, как она это делала. Иногда я даже сознательно оставлял все, как есть, чтобы послушать, как будет, выговаривает мне она. Ее голос, интонации сводили меня с ума, и ей далеко не всегда удавалось довести свое благое начинание до конца, так как я до предела возбужденный ее нравоучениями увлекал ее в постель. Но теперь больше никогда она не возьмет в руки веник. Мне стало так больно, что я не выдержал и застонал. Нет, мы не можем вот так расстаться, я должен что-то предпринять. Я не могу себе даже представить, что я больше никогда не увижу и не услышу ее.

Я посмотрел на часы; скорей всего сейчас она уже на работе или подъезжает к ней. Но туда мне не попасть, раньше она выписывала мне пропуск, сейчас, естественно, надеяться на это бессмысленно. Значит, у меня остается одна возможность увидеть её – это снова встать на вахту перед входом в радиостанцию.

Я вскочил с кровати, отправился в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Вид, конечно, был ужасный; небритая физиономия и красные воспаленные глаза придавали мне вид человека охваченного тяжелым недугом.

Но соскребать щетину со своего лица я не стал; какая разница как я выгляжу, мои чистые щеки все равно не помогут мне вернуть Лену. Так к чему тогда все эти утомительные процедуры?

День выдался замечательный – теплый, но не жаркий, с очень чистым ослепительно голубым небом. И эта великолепная погода только еще больше усиливала мое несчастье; природа как бы специально создавала контраст между моим печальным состоянием и тем радостным состоянием, в котором пребывала она.

Я не представлял, сколько мне предстоит провести времени на своей вахте. Рабочий день Лены был ненормирован, она могла пробыть в студии совсем недолго, а могла задержаться до глубокого вечера. Но я решил ждать ее при любых обстоятельствах; если понадобится, я готов был простоять тут и всю ночь. Что я собирался делать, когда увижу ее, я не знал, никакого плана у меня не было, и я даже не делал попыток его выработать. Я вообще плохо отдавал отчет в своих действиях, хотя все же понимал, что с точки зрения здравого смысла все мои поступки лишены всякого оправдания. Но мне было не до здравого смысла, та боль, что раздирала мне грудь, ничего не желала знать о таких скучных вещах.

Впрочем, все, что я делал, укладывалось в мои представления о человеке, я всегда его считал созданием иррациональным, чуждым и даже враждебным логике; это ум заставляет его поступать согласно ее законам, хотя подлинные законы, по которым он должен строить свою жизнь, совсем иные. По этому вопросу мы нередко спорили с Леной, которая яростно отстаивала логические основы жизни. Я хорошо понимал, почему она это делала, у нее было сильно развито стремление к упорядочиванию, ей хотелось, чтобы все вокруг нее – и люди, и явления – имели бы свои четкие, раз и навсегда занятые места. Всякая неожиданность, непредвиденность выводили ее из себя; я же зачастую вел себя крайне непоследовательно, и когда она сталкивалась с таким моим поведением, то всегда сердилась и старалась вернуть меня в поток обыденной жизни. Мне подчас казалась, что она представляет ее в виде программы передач радиостанции, на которой она трудилась; каждая передача начинается в строго определенный час и имеет свою продолжительность. И если не дай бог, в этой очередности что-то сломается, то это сродни по последствиям вселенскому потопу.

Час следовал за часом, а Лена не появлялась, Я даже точно не знал, там ли она. Звонить мне не хотелось, так как я не сомневался, что она не станет со мной разговаривать, а просто бросит трубку. Или вообще ее не поднимет. Несмотря на свою мягкость, она могла быть и очень решительной и непримиримой, а это как раз тот случай, когда она захочет продемонстрировать именно эти черты своего характера.

Внезапно я почувствовал, как заколотилось учащенно сердце; это было странно, но оно узнало о том, что Лена вышла из здания раньше, чем увидели ее появление мои глаза. Я рванулся к ней, но остановился; она шла не одна, рядом с ней, держа ее под руку, шел какой-то человек. Они были достаточно далеко, чтобы я мог бы хорошо его разглядеть, но мне показалось, что он не молод, по крайней мере существенно старше меня. Я последовал за ними; они о чем-то разговаривали и судя по их виду были поглощены своей беседы, так что большой опасности, что они заметят, что за ними «хвост», не было.