Читать интересную книгу Закат Заратустры - Владимир Гурвич

Нельзя сказать, что я боюсь одиночества; писательство вообще профессия одиноких людей, она заставляет их подолгу пребывать в приятном или не очень приятном обществе с самими собой. Но есть разное одиночество: есть одиночество, когда ты находишься один, но одновременно еще и со всеми; его точнее следует называть уединением; и одиночество, когда ты только один и все связи с остальным миром у тебя оборваны, подобно проводам после бури. Именно такую разновидность одиночества я и испытывал, бесцельно, словно бомж, слоняясь по городу. Мне было трудно понять, что со мной происходит; уж чересчур тяжелая глыба навалилась на меня и придавила все мои аналитические способности. Да и есть ли смысл расщеплять на спектра всю радугу моих чувств; я знал, что это все равно не принесет облегчения. Моя жизнь завершилась, как сыгранный матч, судья дал свисток, предложив тем самым спортсменам покинуть игровое поле. И то же самое только что предложила сделать мне моя судьба. Почему она наложила на меня такую епитимью, мне было не совсем понятно; если это наказание, то за что? За мной тянется густой шлейф из множества самых разных мелких грехов, но вот больших провинностей я за собой не помню. И все же она сделала это, обрекая меня на долгий путь мучений и страданий, по которому мне отныне предстоит идти всю оставшуюся жизнь.

Почему один человек не в состоянии жить без другого? – это как раз тот вопрос, ответ на который человечество ищет на протяжении нескольких тысяч лет. Правда, что касается меня, то до сих пор каких-то особых попыток найти его я не делал, мне хватало констатации того, что такая проблема существует. Когда я встретил Лену, то почти сразу же понял, что без нее моя дальнейшая жизнь не будет иметь смысла. Ее лицо, голос, манеры – все вызывали во мне приливы бурных чувств, находило немедленный отклик даже в самых отдаленных пластах моего существа. До нее ни один человек – ни женщина, ни мужчина не был мне так близок, иногда мне даже казалось, что Лена не отдельный человек, а часть моего я. Это было какое-то удивительное дополнение к нему, возмещение того, что ему недоставало. При этом я отнюдь не идеализировал Лену, более того, я далеко не был в восторге от многих ее качеств, а некоторые из них приводили меня в отчаяние. Начать это перечисление можно с того, что я не считал ее уж такой умной; на мой взгляд, даже та передача о литературе, которая она вела, грешила многими недостатками, неверными и легковесными суждениями ведущей. Да и во время наших разговоров она не блистала особой оригинальностью; у нее был живой и все быстро схватывающий ум; но живость ума вовсе не свидетельство его глубины, а скорей он потому и живой, что поверхностен. На мой взгляд, в ней было чересчур много эгоизма; она могла быть внимательной и нежной, проявить заботливость и даже самопожертвование, но при этом я всегда ощущал, что эти черты вовсе не были у нее врожденными, просто она знала, как должен вести себя человек, считающий себя хорошим и порядочным.

Я шел по улице и с каким-то сладострастным наслаждением предавался перечислению ее пороков. Приносило ли мне это облегчение – сказать не берусь, но это напоминало погружение в какое-то странное море, вода в котором обжигало, подобно случайно выплеснувшимся из чайника кипятку. Я был целиком поглощен этим чувством; планы жуткой мести один страшнее другого сменяли друг друга в моей голове. Минутами я как бы приходил в сознание и ужасался всему тому, что продуцировал мой распаленный мозг, но затем ясность из него уходила вновь, и опять начиналось все сначала. У меня было ощущение, что кто-то один из нас либо мы оба должны погибнуть, не может быть, чтобы все осталось, как есть; Лена будет с другим, а я где-то рядом, но не с ней. Если она не желает быть больше со мной, то пусть не будет ни с кем.

Как у всякого пишущего, у меня буйно работала воображение и сейчас планы страшной мести возникали в голове очень отчетливо. Я уже почти был уверен, что воплощу один из них, только надо выбрать какой. А там будь, что будет. Пусть меня посадят, расстреляют – мне все равно, моя жизнь кончилась и что будет дальше, уже не имеет значения.

Пока меня осаждали, как враги крепость, все эти чувства и мысли к городу незаметно подкрался вечер. Обычно в это время я отправлялся к тому самому зданию, в котором работала Лена, она выходила ко мне – и мы гуляли: посещали кино, театр, реже из-за вечной нехватки денег ресторан, затем в зависимости от обстоятельств и настроения ехали либо ко мне, либо я провожал ее домой, возле которого после большой порции поцелуев мы и расставались чаще всего до следующего дня. Но сейчас ехать к этому огромному дому не было надобности, никто меня там не ждал и никогда уже не будет ждать, скорей всего тот другой, незнакомый мне мужчина будет сегодня, как и все последующие дни, идти рядом с ней. От этой мысли мне хотелось выть, а кулаки сжимались сами собой. И все же надо было решить, куда девать себя, не могу же я целую ночь шататься по улицам. Какая странная проблема порой встает перед человеком, он не знает, что делать ему со своей персоной. Пожалуй, впервые в жизни я задумался над этой удивительной дилеммой: вот есть некто, например, я, и этот я испытывает по отношению к себе ненависть, отвращение, ненужность. Как это может быть; конечно, далеко не новость, что наше сознание – это многослойный пирог, и каждый пласт живет как бы сам по себе, по своему разумению. И все же не совсем понятно, почему человек вдруг начинает не любить, ненавидеть себя, почему он становится для себя лишним? Почему у него вдруг возникает непреодолимое желание избавиться от себя? В этих вопросах заключался странный и опасный парадокс, смысл которого пока ускользал от меня.

Огромный город был для меня абсолютно пуст и чужд, в нем не было ни одного дома, ни одной квартиры, куда бы я мог войти как к самому себе. Необходимость же возвращения в свою берлогу вызывало во мне просто ужас; еще утром я надеялся, что вечером в ней зазвучит мелодия голоса Лены; но больше этого скорей всего никогда не случится. И все же я поплелся к себе, так как другой альтернативы у меня не было.

Впервые я вдруг пожалел о смерти Игоря с иной стороны; я понял, что лишился единственного человека, к которому мог не только пойти, дабы переждать ненастье, но и рассказать, чем оно вызвано. Я потерял верного друга, и только сейчас эта потеря встала передо мной во всей ее грандиозной трагической величине.

Я приехал домой и первым делом посмотрел на кресло, в котором любила сидеть Лена. Меня тут же охватило сильное желание его выбросить, так как я знал, что его вид отныне будет портить мне настроение всякий раз, когда мой взгляд упадет на него. Я сел на кровать и закрыл лицо руками; боль была такой невыносимой, что я готов был на любую жертву, лишь бы только избавиться от нее. Впервые я по-настоящему чувствовал, что означает выражение: болит душа. Сколько раз я описывал в романах подобные состояния своих героев, но только теперь я ощутил, что же испытывали они. Мне даже стало их жалко; все-таки писатели очень бессердечные люди, на какие только мучения и пытки они не обрекают персонажей ради своих мелких эгоистических целей – закрутить покруче сюжет.

Я знал, что вряд ли сегодня засну, хотя весь день провел на ногах. С физиологической точки зрения со мной вообще творились странные процессы; со вчерашнего вечера в моем бедном рту не было и макового зернышко, но никакого желания туда его положить я не испытывал. Наоборот, мысли об еде вызывали прилив отвращения. Да и зачем есть, чтобы поддерживать силы, не позволить сбежать жизни из моего тела. Но хочу ли я жить? Надо сказать, что мысли о самоубийстве преследовали меня с детства, точно не помню, когда они впервые заскочили в мою голову, но произошло это рано, в классе шестом или седьмом. И потом периодически навещали меня. Вернее, они никуда не уходили, а только на время затаивались в каком-то уголке моего сознания. И хотя тяга к тому, чтобы завершить все одним ударом, присутствовала во мне постоянно, но до сих пор я был уверен, что ничего подобного никогда не совершу. Я пытался анализировать это призыв смерти ко мне; мне казалось, что он связан был с моей вечной неуверенностью в себе, с прочно засевшем внутри меня комплексом неполноценности. У меня не было сомнений, что он у меня не только существует, но и весьма силен, диктует многие мои поступки, мысли, желания. Но странно, после моего знакомства с Леной, стремление свести счета с жизнью у меня пропало; в самом деле счастливый человек не думает о таких вещах, наоборот, они вызывают у него отвращение. Но сейчас, когда перекрытия дома моего счастья внезапно обрушились, желание покончить с собой не оставляло ни на минуту.

Я больше не мог находиться в комнате и выскочил на балкон. В городе уже воцарилась ночь – тихая, ясная и теплая с кистями звезд на небе и мягким шуршанием шин изредка проезжавших внизу машин. Я застыл на месте, всматриваясь в густую, словно вакса, тьму. От вечности меня сейчас отделял всего лишь один парапет. Как же легко и просто можно решить все проблемы, один полет продолжительностью в каких-то несколько секунд – и больше ничто и никогда меня не станет мучать. Не случайно же, что судьба меня поселила на последний шестнадцатый этаж, словно специально для того, чтобы не оставить мне ни одного шанса.