Одиночество. Я понимаю его, он просто хочет жить, просто цепляется за жизнь своими слабыми руками, всем, чем может только ухватиться, чтобы не оторваться и не улететь в холодную леденящую пустоту. А жизнь для него – любовь. Его любовь, какая есть. Я понимаю его. Где, как не в Карелии можно по-настоящему это понять?
– Там печеная в костре картошка на заднем сидении.
– Вы хорошо провели время, похоже.
– Мы запускали с ней катер в озере. Она очень красива в купальнике. Никелированные брызги воды вдруг вспыхивали огнем в глубине ее малахитовых глаз.
13 Великий Новгород и Псков
Великий Новгород просто поразил нас, но надо было следовать дальше. Его набережная, в будущем, может, в недалеком, обязательно превратится в какую-нибудь отутюженную современную локацию, но сейчас она имеет свой неповторимый шарм со своим старым зернистым асфальтом, бетонными советскими покренившимися бордюрами у кромки воды и старыми газонами с побеленными поребриками. Зато всё ухожено и чисто, и, вообще, мне эти пейзажи показались очень знакомыми, я видел их где-то на картинках. Потом я вспомнил, что обмелевший Волхов здесь точь-в-точь Арно во Флоренции. Мы сделали прощальный обход и сели в авто. Вспоминался вчерашний вполне идеальный день, с дорогой до Великого Новгорода, шашлыком почти напротив его Кремля рядом с какой-то гостиницей и ментовским домом – но все было чинно. И рассуждения о смерти у стен Юрьевого монастыря, в котором мы оказались совершенно случайно, катаясь на велах и увидев вдалеке отражающий вечернее солнце золотой купол. Там застыло время, и смерти как будто не существовало вовсе, и можно было говорить о ней совершенно свободно, без страха, без брезгливости, не пытаясь подобрать нужные слова, сглаживая неприятные углы, говорить о ней как о прекрасном чуде. Тишина и пение птиц, и вековые, почти тысячелетние камни.
– Мне кажется, я уже все сделал в этой жизни, я все сделал в этой жизни, я остаюсь здесь – подумал я. – здесь не ищут смысла.
Потом мы возвращались в город и видели заброшенную церковь 12го века с погостом. Смерти нет.
Подъехав к гостинице в Пскове, которую забронировали еще из Новгорода, мы поняли, что это совсем не наш вариант. Какой-то мотель для дальнобоев. Мы отменили бронирование и стали искать место поприятнее.
– Вот оно!! Прямо на набережной на крепостной стене, недалеко от кремля.
Нас встретила дама с двумя детьми. У нее были кудри до плеч. Она была в облегающих серых джинсах, которые подчеркивали ее прекрасные бедра. Я почти влюбился в этот сок. Как бы заполучить такую даму на веки? Она отдала ключи и села в Инфинити. В пизду.
Чудес не бывает – сказал я другу. Мимолетный поцелуй пространства и времени пьянит, но свежее утро всегда расставит все на свои места; смирись, не потакай своему тщеславию, кому и что ты хочешь доказать? Только себе, потому что остальным – похуй! Будь счастлив просто так. Я разбушевался, трясущееся смятение растворило мои мысли, голова стремилась пустить трещины от давления образовавшейся в черепе жидкости, от черной ярости, настолько черной и поглощающей разум, что только безразличие было способно ее абсорбировать, холодное одиночество и исчезающая жизнь. Меня спас город, он опустел, как и все провинциальные города после десяти вечера. Если бы я писал книгу, то я живо изобразил, как, идя по пустынной улице вдоль чередующихся между собой тысячелетних храмов, пыльных бараков и ресторанов-шашлычных, мы встречали загулявших художников, как случайно зайдя в кафе «Крепость», расположенное на первом этаже панельной пятиэтажки, пил водку местный поэт вылитый Хемингуэй, рассказывая, что почти уверен, что его постоянно преследуют какие-то люди, что следят за ним, что, скорее всего, это его чертова жена, что из-за этого он почти не может больше писать, и прочитал бы что-то из раннего. Я обязательно изобразил бы, что мой друг в поисках любви завел меня в местный бордель, но я, понимая, что после наступит минута расплаты, ушел, зная точно, что выйду в темную ночь, и вымерший город спросит меня с укором, этого ли я хотел. Я шел и думал, нет – я тихо пел Оду старине, что сотни лет назад, чтобы выжить, надо было строить толстые стены из камня. Я представлял, как смотрю в бойницу и вижу приближающиеся издалека тысячи факелов, и как пылающие стрелы летят на тебя, и как тебя охватывает ужас. Но смерти нет этой ночью. Я почти уверен. Я не боюсь.
Trudge – And I`m Losing my Mind Again – врывались в ночную улицу мои JBLки, резонируя в густой листве, тысячелетних стенах и тревожных снах жителей невысоких панелек на крепостной стене.
Утром меня разбудил шум самолёта, как будто бы прямо над головой. Я даже немного сжался, воображая, что он пикирует, дымясь черным, и сейчас рухнет прямо на нас. А утро было прекрасным! Из окна виднелась часть кремля, стоящая в зеленом цветущем парке. На противоположном берегу реки Великая было вытянутое здание, какое-нибудь советское КБ, ночью думалось, что это тоже средневековая цитадель. Мне хотелось скорее встретиться с хозяйкой квартиры, чтобы отдать ей ключи. Хотелось её увидеть. Хотелось обнять ее, чтобы она меня тоже обняла, чтобы шепнула мне на ушко: не смей волноваться, не смей, просто продолжай, я всегда буду с тобой – слова, которые стоят жизни, если их произносят в скорбные утренние минуты. Если бы я был «нормальным», то рядом сейчас была бы она, а не храпящий друг на соседней койке. Нет, я не против друга рядом, но я уверен, что он подумает точно так же, когда проснется.
Вечером он созванивался со своей возлюбленной, она рассказывала, как училась в Пскове, рассказывала, что ей тут очень понравилось. Он улыбался, а в конце разговора вырвалось смущенное «пока, Моя Хорошая». В ответ было «пока». В оставшийся вечер мой друг был молчалив. Не думаю, что он был несчастлив в этот вечер, не думаю, что он хотел, чтобы вместо меня была бы она. А, может, и хотел. А я же гадал, почему мне так нравятся крепостные стены. А еще вспоминал родителей, которые по молодости любили гулять по ночам, оставляя меня одного дома, думая, что я уснул. Потом мы зашли в «Трактир 903». Сели на стекленной террасе и выпили по бокалу итальянского Кьянти, возможно, это было Крымское, так как мы так себе винные критики. А затем чего-то еще грузинского. И еще. Другу понравился аромат, и он сказал, что главное – послевкусие. Во всем.