ОНА. Ира. Сердце забилось громче музыки. Дуф-Дуф-Дуф-Дддуфф-Дддуфф. Надо брать трубку. Шум резонирует в пустой голове. Я еду к тебе, ты вообще знаешь? Ты в своем мирке, думаешь, что приготовить на ужин, в какой магазин по пути заехать, что заказать на обед, или, может быть, в офисном холодильнике осталось что-то со вчера. Думаешь, куда отправиться на выходные с мужем и дочкой, и вообще скоро отпуск. А я еду, блять, к тебе!! Ты это понимаешь?! Я – это ты, мое сердце бьется в твоем теле, и я даже уверен, что ты почувствовала сейчас это, ты почувствовала оглушительные удары и сказала себе: «что это, что произошло?!» Я сейчас отвечу на твой звонок, приложив телефон к своей башке, и ты услышишь, как пульсируют мои виски!
Отвечаю:
– Да, все хорошо, спасибо, что-то неважно себя чувствую. Да. Нет. Сейчас. Погоди. Посмотри в папке в моем шкафу. На средней полке, слева вроде. Да. Там найдешь. Ага. Завтра, скорее всего, выйду. Спасибо. Да, давай!.. (я еду к тебе, ты меня обнимешь? Я тебя обниму. Как во сне. Да. Крепко. Очень крепко. Наверное, долго не буду отпускать. Я буду дышать тобой. Я сраный школьник. Да. Мне шестнадцать. Я еду к тебе)
Antimatter – Angelic. Закройте глаза. Послушайте. Если где-то сейчас над вечерней скалистой пустыней летит самолет, цепляя крылом обглоданные ветром и солнцем горы, то, посмотрев в иллюминатор, можно будет увидеть караван. Это я иду по тысячелетней дороге вдоль этих безучастных горных цепей. Иду к тебе.
Да, я примирился, я ничего не мог поделать. Пилы и синусоиды выравниваются, превращаясь в прямую линию и сонливость, ведь глупо злиться, глупо обижаться, ведь любовь, кажется, – она одна и для всех. Когда я тогда сидел и сопел кофе в столовке и наблюдал за Ирой, когда мы были там только вдвоем и кофейный дух дурманил и соединял наши с Ирой организмы, вошел чувак из другого отдела. Высокий, лет тридцати пяти. Черная футболка облегала его накаченную грудину и бицепсы, а тугие джинсы подчеркивали выпирающую как-то нелепо назад слишком узкую жопу. Я разозлился вторжению, но лишь факту вторжения, как будто муха залетела на кухню и приземлилась на твою отбивную. Вдруг случилось страшное. Чувак подошел и приобнял мою Иру, играючи и просто, как даже я бы себе не позволил. Его жилистая лапа не задержалась на Ириной талии и соскользнула вниз к замызганному полу. Там место твоей наглой лапе, подумал я, на грязному затоптанном полу с неоттертыми каплями пролитого кофе и сливок, словно говна и спермы. Но самое страшное было потом. Ира улыбнулась ему и посмотрела на него, подняв голову. Чувак был достаточно высоким, чтобы добрая улыбка окрасилась в вожделеющий взгляд закатанных глубоких карих глаз, обнажающих девственно молочные белки. Она улыбалась чуваку и пухлые губы шевелились, изрыгивая слова, теребящие наполненный похотью кофейный воздух столовки. Это было слишком для меня, и я удалился. Потом я кажется видел, как чувак тесно прижимает Иру к стене около туалета и его рука, задрав юбку, тянется к пульсирующей влажной плоти Иры, минуя нагретые кружева и мурашки гладковыбритой растительности. Возможно, это играли со мной призрачные офисные тени.
***
Ее глаза могут быть чем угодно. Ее голос может быть чем угодно. Мое бездумное существование нарисовало огромный океан, где пустота – не пустота, а изумрудная толща воды, где утро – стая дельфинов. Они, искрясь, приглашают тебя во что-то беззаботное. В счастье и раскатистый скрипучий смех, который не обязывает. Не может быть ничего серьезного! Они приглашают тебя потрахаться, группкой, под стыдливые косые взгляды китов. Печальных китов, вливающих в необъятность моря душный плачущий стон. Я – блядь плачущий кит. Пошли вы все на хуй!!! Не позволю, чтобы любовь стала пошлой похотливой сукой. Н-а-х-у-й! Только не здесь. Не сейчас! Я лучше покончу с собой. Утоплюсь в изумрудной пустоте под скрипучий смех трахающихся дельфинов.
Часть 2
11 Друг
Мой друг высокий и стройный. Он предприниматель и музыкант. Иногда мне кажется, что где-то, где распределяют жизнь, все перепутали и поменяли нас местами. Но не потому, что он вполне успешный человек, и на жизнь ему и его семье с двумя детьми хватает. Просто я смотрю на него и думаю – он – это я. Порой мне кажется, то, что досталось ему – как раз этого то я и лишен. Потом я думаю, когда идет дождь, наши потекшие размокшие маски и то месиво, что обозначает наши тела – никто и не отличит, и мне становится спокойнее. И новые места с вызовом смотрят на обозначение нас, для новых мест – мы одно целое. Какая, собственно, им разница, сколько ног у существа, чтобы розовая пасть заката сожрала его. Еще мы, бывает, размышляем о требухе вечности. Так мы это в шутку называем. Как умеем, конечно. Существо зовут Александр, и он всегда готов прийти на помощь. Вот и в этот раз он приехал по первому зову, когда мне было плохо. Но по телефону я почувствовал, что друг тоже не особо радостен в этот день. Поэтому я стал предвкушать, что нас ожидает дорога, новые пейзажи и дальние дали. Мы, казалось, нашли в этом хоть и не смысл, но цель, заполняющую лекарством кровавые трещины. Но этот путь без конца – только смерть. Мне кажется, когда-то нас занесло на заснеженной дороге, и все, что после того момента – попытки вырулить. Да, сейчас мы дали руля в сторону заноса, да, кажется, еще пару секунд и машина выровняется. Но вот нашу жизнь повело уже в другую сторону, и опять стремительное движение руля. А не слишком ли резко? А, может, недостаточно? Неуверенность здесь приводит к смерти. И так, однажды превысив скорость, наш занос стремится к бесконечности.
Мы сидим в парке, и светит солнышко. Развалились на скамейке. Внешняя безмятежность, но внутри бушует непоседливая тревожная мысль и страх.
– Мне часто снятся самолеты, которые не могут взлететь. Они такие огромные и толстые животные – сказал я.
– Я не вижу снов – ответил друг.
– Какие новости?
– Никаких.
Я задумался и замолчал.
– Слушай, как ты думаешь, почему она всегда называет меня по имени? Я вот называю по имени только очень дорогих мне людей – спросил я.
– Поэтому ты запал на неё – сказал друг.
– Ха-Ха, смешно, педик! Наверное… Я пригласил её прогуляться на обеде.
– И что