Отмеченный недостаток «невербального» познания в уголовном судопроизводстве влечет за собой еще одно негативное обстоятельство, касающееся досудебного производства – относительную субъективность формирования результатов соответствующих следственных действий. Как отмечалось, в этом случае гностическая функция дознавателя или следователя заключается в создании мысленного образа каких-либо фрагментов объективной действительности на основании собственно воспринятого чувственного (наглядно-образного) перцепта. Очевидно, что данные мысленные образы как раз и обуславливают результаты тех следственных действий (следственного осмотра, обыска, выемки, следственного эксперимента), посредством которых осуществляется «невербальное» познание. Они же путем перевода в словесную вербальную форму составляют содержание протокола следственного действия. Эта проблема не представляет особой актуальности во время собственно досудебного производства, так как дознаватель или следователь, по существу, формируют доказательства сами для себя, понимая при этом, какой именно мысленный образ обусловил указанные в протоколе результаты. Однако для последующего судебного разбирательства представленный в письменной (речевой) форме протокол следственного действия – это уже вербальный способ подачи информации. Кстати, аналогичным образом протокол следственного действия следует расценивать и при передаче уголовного дела из органов дознания следователю, а также при замене одного следователя другим. После того как протокол следственного действия, предполагающего чувственный способ восприятия информации, попадает в производство другого субъекта процессуального познания, он фактически меняет свою сущность и переходит в разряд вербальных доказательств, так как впредь зафиксированные в нем сведения будут восприниматься в словесной форме посредством рационального мышления. В частности, в судебном заседании протокол следственного действия превращается в доказательство, по сути близкое к оглашаемым показаниям, заключениям экспертов, специалистов или документам. И следовательно, он приобретает весь «шлейф» рассмотренных выше недостатков, свойственных для вербальных способов познания.
В качестве определенных гарантий адекватности результатов «невербального» познания в досудебном производстве выступает право участников следственных действий на ознакомление с соответствующими протоколами и на внесение в них замечаний (ч. 6 ст. 166 УПК РФ). Причем особая роль в этом вопросе, безусловно, принадлежит институту понятых, постепенно меняющему метод своего правового регулирования с предписания на дозволение. И еще одной гарантией относительной адекватности результатов «невербального» познания является возможность (в некоторых случаях необходимость) использования дополнительных средств фиксации хода и результатов следственных действий, в частности видеозаписи (ч. 6 ст. 164, ч. 8 ст. 166, ч. 1.1 и 3 ст. 170 УПК РФ).
Итак, нами были рассмотрены основные достоинства и недостатки «невербального» способа познания в уголовном судопроизводстве. Данный процессуальный механизм, безусловно, вносит существенный вклад в установление обстоятельств уголовного дела и, таким образом, в решение задач уголовно-процессуальной деятельности. Вместе с тем он далеко не безупречен, по-своему уязвим, что, несомненно, предполагает свои особенности проверки, оценки и использования соответствующих доказательств. Указанный способ процессуального познания характеризуется своими собственными гностическими механизмами, исключающими возможности создания неких параллелей между его результатами и другими доказательствами, обусловленными восприятием вербальных сведений. Вербальные и «невербальные» доказательства по своей сути несравнимы, поскольку основаны на совершенно разных, в некотором смысле противоположных закономерностях познания дознавателем, следователем, судом фрагментов объективной реальности. Вместе с тем для полноценного установления обстоятельств, входящих в предмет познания (доказывания), все доказательства по уголовному делу должны быть приведены к «общему знаменателю», т. е. объединены в общий доказательственный материал и оценены в своей совокупности. Такой принцип заложен в самом основании современного типа российского уголовного процесса. Как мы пролагаем, неоценимую помощь в решении данного вопроса органам дознания, предварительного следствия и суду оказывает следственная и судебная практика. Выработанные годами практические умения и навыки по расследованию и судебному разбирательству уголовных дел, по обоснованию и принятию процессуальных решений помогают соединить разнородные вербальные и «невербальные» доказательства в единую логически выстроенную совокупность и при посредстве чего решить задачи, стоящие перед уголовным судопроизводством.
§ 1.3. Сущность результатов «невербальных» следственных и судебных действий в системе средств процессуального познания
Уголовно-процессуальное законодательство Российской Федерации в качестве одного из видов доказательств предусматривает протоколы следственных действий и судебного заседания118 (п. 5 ч. 2 ст. 74, ст. 83 УПК РФ). Как известно, эти средства процессуального познания сопряжены с непосредственным восприятием дознавателем, следователем или судом сведений, имеющих значение для уголовного дела. Нередко с их помощью удается установить и обосновать такие обстоятельства и факты, имеющие значение для уголовного дела, которые не могут быть доказаны никаким иным способом.
Вместе с тем анализ специальной литературы позволяет констатировать достаточно слабый научный интерес к данному виду доказательств. Другим доказательствам в уголовно-процессуальной науке уделяется несравнимо больше внимания. Рассматривая сущность протоколов следственных действий и судебного заседания, отечественные специалисты, как правило, ограничивались и продолжают ограничиваться вышеупомянутым тезисом о непосредственном восприятии дознавателем, следователем или судом каких-либо сведений, а кроме того, формулированием перечня тех процессуальных действий, которые обуславливают появление этих доказательств119. Примерно такие же позиции в отношении сущности протоколов следственных действий и судебного заседания прослеживаются и в нескольких современных диссертационных исследованиях, специально посвященных данной научной проблематике120.
Представляется, что подобные подходы к сущности протоколов следственных действий и судебного заседания имеют достаточно поверхностный характер. Они не позволяют определить самой гносеологической природы этих доказательств, не дают возможности исследовать закономерности восприятия субъектами процессуального познания сведений, имеющих значение для уголовного дела. И наконец, они не способствуют полноценному исследованию вопросов о теоретическим и практическом разграничении протоколов следственных действий и судебного заседания с другими доказательствами. Кстати, и в Уголовно-процессуальном кодексе РФ данному виду доказательств посвящена лишь небольшая и явно расплывчатая формулировка (ст. 83 УПК РФ). Подчас даже создается впечатление, что законодатель, несмотря на закрепленную в законе концепцию свободы оценки доказательств, предполагающую гипотетическую равнозначность всех средств процессуального познания, считает протоколы следственных действий и судебного заседания какими-то «второстепенными», «второсортными», не заслуживающими такого пристального внимания, как, например, различные показания, заключения эксперта или вещественные доказательства.
Это обстоятельство наглядно демонстрируется материалами современной правоприменительной практики, в частности теми процессуальными документами, которые предполагают изложение собранных по делу доказательств: приговорами судов, обвинительными заключениями и т. д. Так, в одном из приговоров Московский городской суд признал Ш. виновным в совершении нескольких преступлений, предусмотренных различными частями ст. 290 УК РФ. Свое решение судья аргументировал целым рядом собранных по делу доказательств. Однако при этом имеющиеся показания обвиняемого (подсудимого), а также свидетелей были описаны в приговоре весьма и весьма обстоятельно: каждому из них судья посвятил по несколько абзацев текста. А содержащиеся в уголовном деле протоколы следственных действий были охарактеризованы лишь фрагментарно – в несколько строк и без детального рассмотрения их содержания. Например, в отношении имеющихся в деле результатов контроля и записи переговоров было лишь отмечено, что они подтверждают фактическое общение в мае 2011 г. между людьми, говорящими между собой с абонентских номеров взяткодателя и взяткополучателя. При этом ни характер разговоров, ни их содержание, в отличие от изложенных в том же приговоре показаний, подробно не раскрывались121. Аналогичная ситуация наблюдается в приговоре Бутырского районного суда города Москвы в отношении С., осужденной по ч. 4 ст. 159 УК РФ. Наряду с подробно охарактеризованными показаниями подсудимой, потерпевших и свидетелей в этом уголовно-процессуальном акте имелось указание на целый ряд протоколов осмотров документов, описанных весьма лаконично. В частности, по поводу протокола осмотра выписки из домовой книги лишь кратко отмечалось, что потерпевшая вместе с двумя детьми была зарегистрирована по указанному адресу на основании договора безвозмездного пользования122. А в одном из приговоров Люблинского районного суда г. Москвы среди прочих доказательств фигурировал протокол осмотра черного чехла от ножа, обнаруженного и изъятого в автомобиле и признанного вещественным доказательством. При этом судья вообще не счел необходимым упомянуть, зачем проводился этот осмотр и к каким результатам он привел123.