— Это кавказец Джугашвили, земляк; он сейчас вошел в ЦК большевиков и начинает у них, видимо, играть роль"[51].
Вероятно, поздние впечатления и оценки оказали влияние на характер описания этой молчаливой встречи, когда Троцкий увидел своего постоянного отныне соперника.
После возвращения в мае 1917 года в Петроград Троцкий в течение лета и осени неоднократно сталкивался со Сталиным на различных совещаниях, заседаниях, несколько раз заставал его у Ленина, знал, что этот человек — член всевозможных комитетов, советов, комиссий, редколлегий… Но никакого интереса как личность он у Троцкого не вызывал. Сталин обычно молча слушал выступавших или курил трубку, поглядывая на входящих в комнату. Троцкий позже пытался вспомнить: говорил ли что-нибудь на заседаниях этот молчаливый человек? Но вспомнить ничего не мог.
Трибун революции, способный в бурные месяцы революций различать только контуры масс, кратеры революционных событий, попросту не замечал Сталина. Сталкиваясь с ним лицом к лицу или поймав на себе взгляд холодных глаз, Троцкий бросал на ходу сухое приветствие и проходил мимо. Ведь обычно его ждали Ленин или Зиновьев, Каменев или Свердлов, другие мэтры революции.
Троцкий не видел в этом человеке личности, он был для него статистом, человеком из партийного кордебалета, коих бывает много при всех самых крупных исторических событиях. Нередко такие люди, как Сталин, спустя годы пишут пространные воспоминания, реставрируя прошлое, отмечают забытые детали минувшего, стараются встать рядом или вблизи от крупных деятелей, запоздало пытаясь погреться в лучах мемуарной славы. Но Сталин оказался не таким. Он как-то незаметно, но прочно вошел в привычную "обойму", ядро "вождей". Где-то подсознательно Троцкий объяснял это стремлением Ленина иметь около себя и "нацменов", желая подчеркнуть не только русский, но и российский характер революции. Казалось, это предположение Троцкого верно, тем более когда Сталин стал наркомом по делам национальностей.
Как ни странно, Троцкий узнал Сталина лучше, когда они уже не встречались, так как оба оказались на фронтах гражданской войны. Троцкий — как лицо первой величины, а Сталин — как уполномоченный по хлебным делам, а затем и как член реввоенсоветов ряда фронтов. Будут даже отдельные моменты, когда Троцкий воздаст должное Сталину. Так, в мае 1920 года из своего поезда он будет телеграфировать в Совнарком: "Так как т. Сталин за последний год главное свое внимание отдавал военным делам и так как он хорошо знаком с Ю.-З. фронтом, которому предстоит сейчас крайне ответственная работа, представляется в высокой мере желательным назначение т. Сталина членом Реввоенсовета Республики{1}, что даст возможность использовать лучше, чем до настоящего времени, силы т. Сталина для центральной военной работы, в частности и в особенности для обслуживания центром Ю.-З. фронта.
Предреввоенсовета Республики Троцкий"[52].
Предлагая Сталина в состав РВСР, Троцкий не преминул включить фразу: "…даст возможность использовать лучше, чем до настоящего времени…" Для этой констатации были серьезные основания. В 1918 году, когда Сталин "окопался" на царицынских рубежах, между наркомнацем и наркомвоеном вспыхивали не раз жесткие телеграфные перепалки. Оба апеллировали за поддержкой к Ленину. Тот пытался их мирить. Но расхождение в позициях было глубоким, принципиальным. Троцкий, например, полагал, что военные специалисты могут помочь сделать армию регулярной, боеспособной. Сталин же, проявляя глубокую неприязнь и недоверие к бывшим царским офицерам, поддерживал деятелей типа Ворошилова, способного в то время лишь на обычную партизанщину.
В одной из своих телеграмм Троцкому (в копии — Ленину) из Царицына Сталин сообщает:
"…Дело осложняется тем, что штаб Севкаокра (Северо-Кавказского округа. — Д.В.) оказался совершенно неприспособленным к условиям борьбы с контрреволюцией. Дело не только в том, что наши "специалисты" психологически неспособны к решительной войне с контрреволюцией, но также в том, что они, как "штабные" работники, умеющие лишь "чертить чертежи" и давать планы переформировки, абсолютно равнодушны к оперативным действиям, к делу снабжения, к контролированию разных командармов и вообще чувствуют себя как посторонние люди, гости…"[53] Далее Сталин дает негативную характеристику "военспецам" Зедину, Анисимову и Снесареву, называя последнего "вялым военруком".
Сталин прямо вмешивается в дела штабов, смещает неугодных, по его мнению, лиц, применяет прямые репрессивные меры. Приехавший с ним по продовольственным делам аппарат, как и люди из Наркомата национальностей, часто используются для несвойственных им контрольных и инспекционных функций. В Центр и к Троцкому начали поступать жалобы. Предреввоенсовета вначале реагирует достаточно спокойно:
"Балашов, Реввоенсовет
Вполне присоединяюсь к протесту товарища Раскольникова против вмешательства отдельных товарищей из Комиссариата национальностей в распорядки на фронте. Соответственное заявление мною сделано Комиссариату национальностей. Сегодня выезжает в Балашов товарищ Бобинский, который уполномочен мною действовать исключительно под руководством Реввоенсовета… "[54]
Но Сталин и его люди как бы не слышат этих распоряжений. Нарком по делам национальностей отдает приказы, шлет требовательные депеши Троцкому.
Так, 27 сентября 1918 года Сталин, не преминув упомянуть, что "Сытин (командующий Южным фронтом. — Д.В.) странным образом не интересуется положением фронта в целом", затребовал от Реввоенсовета Республики огромное количество орудий, снарядов, пулеметов, патронов, разного снаряжения, например, не менее 100 000 комплектов обмундирования, хотя в то время на Южном фронте еще не было такого количества войск. Концовка донесения явно угрожающа и дописана лиловыми чернилами лично Сталиным:
"Заявляем, что если в самом срочном порядке не удовлетворите требований (они минимальны с точки зрения общего количества войск Южного фронта), мы вынуждены будем прекратить военные действия и отойти на левый берег Волги…"[55]
Эти ультимативные донесения выводили Троцкого из себя. Склады были пусты, с огромным трудом удавалось поддерживать слабое функционирование нескольких военных заводов, а здесь — требование сразу не менее ста тысяч комплектов обмундирования… Одно из донесений Вацетиса Троцкий просто препровождает, для понимания ситуации, Свердлову и Ленину:
"Боевой приказ Сталина номер сто восемнадцать надо приостановить исполнением. Командующему Южным фронтом Сытину мною даны все указания. Действия Сталина разрушают все мои планы…"[56] Троцкий раздражен: его директивы и распоряжения "царицынцем" игнорируются и просто не выполняются. Похоже, что только летом 1918 года Троцкий впервые почувствует, что "незаметный кавказец" — человек с характером и упорной волей. После ряда подобных стычек со своенравным уполномоченным Центра Троцкий пытается добиться от Москвы решений об отзыве Сталина с фронта. Но Ленин и Свердлов, поддерживая Троцкого почти во всех вопросах, которые касались военной стороны дела, в этом конфликте не спешат занять одну из сторон. Хотя Сталин временно и отзывается под благовидным предлогом с фронта, а Ворошилов и другие командиры, вызвавшие неудовольствие Троцкого, перебрасываются на другие участки боевой работы, Ленин избегает квалифицировать эти шаги как победу одного из наркомов. Он рекомендует им наладить отношения, идет на уступки то одному, то другому, желая найти компромиссное решение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});