А потом и его и фугат мягко подхватила огромная невидимая рука и понесла сквозь зефирно-кремовую белизну в долгую тягучую неизвестность. Лилейный полог приподнялся, открыв взгляду блеск бирюзовых вод, желтый песок, пальмы — и снова упал. Вокруг разливалась сила, захлестывала с головой, заволакивала глаза, проникала в легкие, в поры, в кровь. А у Диона не осталось никакой защиты, кроме обычного человеческого здравомыслия и выучки, которая здесь, в Иэнне, недорого стоила.
Он знал, что моря в княжестве нет — это мираж, иллюзия. Нет парящих в воздухе островов, прикованных к земле длинными золотыми цепями, нет замков, стройных, как кипарисы, и легких, как кружево… Если он и вернется из этой поездки, никому не сможет рассказать, как на самом деле выглядит Иэнна.
Фугат опустился на вогнутую площадку, похожую на нижнюю створку огромной раковины. Верхняя была небом — близким, твердым, перламутровым. Дверца фугата растворилась, под ноги Диону бросилась дорожка цвета слоновой кости и повлекла его, будто лодочка, по залам и переходам, окутанным жемчужной дымкой.
Пахло жасмином и магнолией, в арках колыхались разноцветные занавеси и далеко над горами реяли коршуны, пол искрился водяным блеском, а в лучах солнца, струящихся из неразличимой выси, колокольчиками переливался девичий смех.
Из-за хрустальных колонн выплывали тени, шелестели бархатные голоса: "Следуйте за мной, ваша светлость…" — обращение к высокой особе, принятое во времена империи.
Наконец он оказался в темной зале, полной парящих в воздухе зеркал. Зеркала двигались по кругу, будто танцоры в хороводе, рассыпая по сторонам острые лучи, и каждое глядело на Диона его собственными глазами — два здоровых глаза на гладком, не тронутом порчей лице.
Он дотронулся до щеки. Маска пропала, пальцы ощутили живую, теплую кожу. Еще один обман. Издевка. Но у Диона не осталось сил разозлиться. Он с трудом держался на ногах, под веками плясали огненные искры, голова, сдавленная натиском чужой мощи, грозила расколоться, как кокос.
Если Лаэрт думал, что сможет обыграть Иэнну, да что там, хотя бы встать с ней вровень, то он хуже, чем дурак…
Среди лучей и бликов мелькнула высокая фигура и тут же отразилась в зеркалах — тьмой и светом, аметистовым венцом, коршуном в вышине и ликом без лица.
— От тебя смердит, мальчик, — голос вошел в мозг, минуя уши.
На дне души испуганно встрепенулась печать — оттиск клятвы верности, которую студенты дают королю при приеме в училище. Встрепенулась, заметалась в поисках укрытия и рассыпалась золой от небрежного щелчка.
Значит, вот ты каков, князь Иэнны. Вот что ты можешь…
— Вы решили начать переговоры с оскорбления посланника? — спросил Дион.
Тьма в зеркале всплеснула презрением.
— Как посланник ты мне неинтересен. Я просил прислать тебя, чтобы встретиться с правнуком.
— После того, как отказались от сына?
— Ты так же прямолинеен, как и он. Но в отличие от него, тебе это простительно.
— Мой отец мертв? — очень хотелось закрыть глаза. Поймать взгляд собеседника все равно не удастся.
— Смерть — это бегство. Твой отец — трус.
Стоило ли задавать вопросы, если все ответы будут такими?
Дион перешел к делу. Спросил напрямую, соблаговолит ли его высочество князь Иэнны отдать руку своей дочери владыке Гадарии. Достал из папки документы — официальное предложение, проект договора о мире — листы, вспорхнув голубками, растворились в воздухе. А в зеркалах явилась девушка, прекрасная и легкая, как солнечный свет, и столь же неуловимая.
— Спроси ее саму, — велел князь.
Ответом стал смех — тот самый, что преследовал Диона в переходах по пути в зеркальную залу.
— Ты носишь цаплю. Почему не коршуна? — прозвенело в голове. — На коршуна у тебя больше прав!
— Ты считаешь? — притворно удивился князь. — Об этом стоит подумать.
Больше от первого дня в памяти ничего не осталось. Сны были полны неясных и тревожных образов, неразборчивых голосов, путаных мыслей на грани озарения. Утром Дион проснулся больным и пьяным.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Князь принял его в самшитовой роще. Плотно сидящие кусты ограждали белую ротонду. Тонкие резные колонны поддерживали изящный купол, под ним, в центре мраморной площадки зеленел островок густой сочной травы в золотых блестках. Князь, представший сегодня рослым мужчиной в тяжелом багряном плаще, с седыми кудрями до плеч и белым маревом вместо лица, велел Диону разуться и встать на траву.
— Чувствуешь? Она еще здесь, ее благая воля оберегает нас.
Дион слышал эту легенду от отца: когда-то на земле жили маги и боги, и у каждого бога был свой храм, и вокруг каждого храма жил свой народ — в мире и радости. Устроив дела смертных, боги решили покинуть этот мир. Они уходили по одному, пока не осталась единственная богиня, привязанная к своим подданным больше всех.
— А потом пришли люди, — подхватил князь. — Двери в наш мир всегда стояли открытыми, как двери в храм. Но вслед за людьми пришли чужие, и сила их тоже была чуждой. Потому теперь и зовется истинной, — холодный смешок. — Чтобы прикрыть ложь. Подобно нашим богам, мы были слишком мягки, слишком беспечны и из хозяев стали рабами…
Дион позволил себе иронично поднять бровь.
— Знаю, тебя учили другому, — князь тряхнул кудрями. — У каждой правды, как у монеты, две стороны, и часто они отличаются как день и ночь. Ты вырос в чужой стране, но ты мой правнук…
— Я ублюдок, — Дион намеренно использовал грубое слово.
Князь рассмеялся.
— Если бы я женился всякий раз, как меня одолевала страсть, пришлось бы выстроить вокруг дворца еще один город — для моих жен и детей.
Дед и отец Диона тоже родились вне брака, хотя каждый из них всю жизнь хранил верность только одной женщине.
— Богиня исправила ошибку своих братьев и сестер. Отныне наш мир закрыт для вторжения извне. Пройти сквозь преграду могут только свет и мысль. Только они.
В голосе князя слышалась недосказанность, и он явно хотел, чтобы Дион это заметил.
От земли исходило тепло, наполняя тело силой, а душу покоем, трава приятно щекотала ступни, и впервые в этой стране обмана и морока голова Диона была ясной.
— Зачем вы говорите мне все это? — спросил он.
В руки легла папка, которую он вообще-то оставил в спальне, в папку порхнули новые листы, покрытые витиеватыми старинными письменами, а сверху — портрет княжны, исполненный акварелью с небывалым искусством.
— А ты как думаешь?
Что-то сжало безымянный палец, обвило холодом и тяжестью, и Дион уставился на перстень, почти такой же, как тот, что сидел на его мизинце — в антрацитовой черноте охрой и золотом горел силуэт коршуна.
— Ты будешь представителем Иэнны в Гадарии, другого богине не надо.
— Богине или вам? — спросил Дион.
Смех князя рассыпался горным эхом.
— Знаешь, как становятся богами?.. Но об этом поговорим на свадьбе. А пока у моей дочери есть для тебя еще один подарок.
Княжна — видение, окутанное солнечным светом и запахом орхидей, — возникла перед Дионом с маленьким лаковым подносом в руках. Вопреки словам ее отца, на подносе был не один подарок, а два. Изящный фарфоровый флакон, расписанный цветами и бабочками — в таких дамы хранят сухие духи. И раскрытая коробочка, внутри которой на черном, как ночь, бархате сидел драгоценный паучок размером с ноготь мизинца.
— Эту мазь я готовила сама, сын коршуна. Она излечит твои раны, — грудной, воркующий голос княжны струился по жилам огнем, будя мужские желания. Что будет, когда ее сила столкнется с истинной силой Лаэрта? — А брошь прикрепи к повязке, чтобы все видели, как ты красив. Женщины будут любить тебя, как прежде, сын коршуна. Больше, чем прежде…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Захотелось выбить поднос из ее рук, но тот сам отплыл в сторону. Легкие пальцы пробежали по левой щеке Диона, очертили овал вокруг глаза, скользнули вдоль брови, топорща волоски, тронули веко, потянули, опуская, слегка надавили сквозь него на глазное яблоко. И Дион чувствовал каждое прикосновение так, будто у него правда были и бровь и глаз, а кожа на щеке не саднила и не мокла. Он перехватил руку девушки, поднес к губам.