А что делать, если не нравится таскать тяжелейшие мешки и дышать угольной пылью? Есть только один выход — работать честно и весело. Ни в коем случае не страдать и не думать: «Я — ученый (плотник, журналист, художник, штурман) и не обязан дышать этой проклятой угольной пылью и таскать это проклятое «черное золото».
Широко раскрылись трюмы с углем.
Загремела лебедка, вытягивая связки по четыре мешка. И тут «грузчики» в брезентовых робах подхватывали каждый свой мешок и бежали на нижнюю палубу, чтоб передать груз на «Красин». И так четыре часа подряд, пока не отобьют склянки и не явится смена.
Аврал длился двое суток.
Облегченный «Челюскин» поднялся над водой на три фута.
Героизм в Арктике — это не встреча один на один с медведем. Это не шторм и мороз. Героизм — это тяжелая работа на пределе возможного.
И вот через двое суток в кают-компании собрались чистенькие, розовенькие после бани не люди разных профессий и возраста, а единый коллектив челюскинцев.
Был устроен вечер с красинцами.
Челюскинцы похвастались, что убили медведя.
— Первого нельзя было убивать, — сказал один из старых красинцев. — Вон Мальмгрен с «Италии» убил первого медведя, а потом и сам погиб. С первым медведем надо почтительно.
Завхоз Могилевич, сразивший медведя с борта судна, сказал, что медведь сам умер со смеху, когда увидел неуклюжий корпус «Челюскина».
20 августа в 9 часов 30 минут тронулись в путь. Впереди пошел «Красин», а за ним «Челюскин». Но двигаться даже сзади было не так уж и просто: широкий и длинный «Челюскин» застревал в извилистых каналах, продавленных «Красиным». Кроме того, льды после прохождения «Красина» возвращались на прежние места.
Оба судна беспрерывно перекликались хриплыми гудками, подавая сигналы о своем ходе и маневрах.
К утру, наконец, вышли на чистую воду. И только тут капитан Воронин почувствовал, что его спина взмокла. У него было такое ощущение, словно он сам, своими руками и грудью распихивал льдины.
«Даже после аврала так не болят кости и мускулы», — подумал он.
Несмотря на то что «Красин» прокладывал дорогу, в носовом отсеке «Челюскина» были обнаружены две новые течи.
Здесь, на чистой воде, «Красин» и «Челюскин» распрощались гудками: «Красин» пошел на Диксон — провожать судна Ленской экспедиции, «Челюскин» остался один.
День и ночь шли уверенно, изредка встречая разрозненные ледовые поля. Но к пяти утра следующего дня появились сплошные льды.
Капитан долго принюхивался к ветру, потом сказал:
— Чую, что где-то там опять вода. Но тут не дай бог ошибиться — окажемся в ловушке. Были б крылья…
ГЛАВА ПЯТАЯ
БАБУШКИНУ давно уже хотелось развеять предубеждение Воронина против авиации, да все не подворачивалось подходящего случая. Однако он понимал, что тут слова не имеют никакого веса. И потому молчал.
«Удивительное дело, — думал он, направляясь на шлюпочную палубу, где механик Валавин разложил сумку с инструментом и приготовился ставить снятые, отведенные назад крылья. — Мы можем поддерживать связь с материком, с судами, затертыми во льдах, перевозить на материк больных, обследовать с воздуха острова, на которые не пройдешь на корабле… Я уж не говорю о ледовой разведке. Впрочем, все это хорошо, если… — Бабушкин невесело улыбнулся. — Если самолет не упадет. А Воронину с летчиками просто не везло».
Валавин, который изнывал от скуки и от погрузочно-разгрузочных авральных работ, даже помолодел, прикоснувшись к матчасти аэроплана.
Он установил плоскости, потом проверил, как закреплены тросы, и сказал одному из многих добровольных помощников на лебедке:
— Вира! Помалу! То есть вверх.
Когда тросы натянулись и самолетик уже готов был оторваться от палубы, он крикнул:
— Стоп! Еще раз обегу.
Он пошел вокруг аэроплана, внимательно оглядывая каждый микрон обшивки на крыле и фюзеляже, и нечаянно столкнулся с Бабушкиным.
— Извините! Не заметил.
— Это ничего, — отозвался Бабушкин. — Как дела?
— Сейчас поедем. Все готово.
Бабушкин заговорил шепотом, оглядываясь на любителей авиации:
— Нам сейчас никак нельзя ударить лицом в грязь. Малейшая ошибка — и серьезное, важное дело будет скомпрометировано.
— Вас понял, — отозвался Валавин также шепотом.
Когда гидроплан опустили на лед судовой паровой лебедкой, Валавин вытер измазанные руки о снег и успел поймать нижнюю плоскость, удерживая машину от раскачивания.
Нагретый мотор довольно легко запустился. Потом Бабушкин хорошенько прогрел его и дал газ, поднялся искрящийся на солнце снежный поток.
Гидроплан соскользнул со льдины на разводье и уже с открытой воды произвел взлет.
Через некоторое время самолетик растворился в желтоватом небе.
Через полчаса послышался гул, и вот гидроплан уже сидел позади «Челюскина» на воде и его слегка покачивало на волне, как чайку.
— Сейчас, возможно, подплывет на шлюпке и капитан для ледовой разведки, — сказал Бабушкин Валавину. — Если, конечно, захочет.
— Может, боится?
— Да как же тут не бояться? — улыбнулся Бабушкин. — Техника ненадежная. А у него на глазах Иванов гробанулся, да и мы в Мурманске малость опозорились. Все это не больно-то подняло престиж воздушного флота в его глазах.
Бабушкин и Валавин поглядели на «Челюскин» снизу вверх.
— Что ни говори, а до чего ж красив наш корабль! — сказал Бабушкин. — Есть в нем величие.
— Вот спустили шлюпку. Плывут к нам, — сказал Валавин. — В летном обмундировании капитана и не узнать. Видите, он стоит в шлюпке?
— Вижу. Итак, нам надо показать товар лицом. Кто, как не Воронин, способен оценить прелести воздушной разведки. Если, конечно, все обойдется благополучно.
— Вас понял.
Подошла шлюпка. Воронин, одетый в меховой комбинезон, летный шлем и очки бабочкой, сдвинутые на лоб, со свертками карт под мышкой, перешагнул в лодку гидроплана и занял место рядом с Бабушкиным. Вид у него был озабоченный.
Валавин выбрался из кабины, стал коленями на площадку позади кабины, обитую для жесткости резиной и планочками, и взялся за лопасть винта.
— Погоди, — сказал Воронин, — а куда же ты денешься, когда мотор закрутится? Ведь этак тебе может и голову снести пропеллером.
— На юге я, Владимир Иванович, нырял с борта и отплывал, — заулыбался Валавин.
— Здесь вроде бы не юг.
— Прыгну в шлюпку, на которой вы прибыли.
— Повнимательнее, — посоветовал Бабушкин. — «Хорошо бы взял с первой попытки», — подумал он.