Только капитан не был настроен столь благодушно, как большинство участников похода.
Впрочем, он старался гнать всякие сомнения.
«На «Сибирякове» прошли — и тут должны пройти», — сказал он себе.
Уже через день обнаружилось, что машина вместо положенных ста двадцати оборотов дает лишь девяносто. Произошел перегрев одного из главных подшипников. Пришлось бросить ход и заниматься устранением дефекта. В довершение к этому судно оказалось слишком валким. При ветре в три балла не только ученые и журналисты, но даже кое-кто из команды почувствовал потребность в уединении из-за морской болезни.
И все это в то время, когда дорога была каждая минута. Один день мог решить судьбу экспедиции: вдруг ударит мороз, и судно окажется вмерзшим в лед у самого Берингова пролива.
И только однажды, один на один со Шмидтом, у капитана вырвалось:
— Это мы всего-навсего в уютной Балтике! Мы еще не видели ни настоящего моря, ни шторма, ни льда.
Но вот осталась позади и Балтика, и Копенгаген, где устранялись неполадки в машине, встреча с «Крестьянином», идущим из Великобритании, на котором плавал старшим штурманом брат Владимира Ивановича. Показались фьорды Норвегии, поросшие лесом, и разноцветные крыши ухоженных ферм по берегам.
Красинцы, которые были в составе команды «Челюскина», вспоминали, что несколько лет назад проходили эти же фьорды в ночь накануне Ивана Купалы. Тогда взлетали в темное небо отраженные в воде фейерверки, а в огромных кострах на берегу сжигалось «зло», а попросту — соломенные чучела. «Красин» сопровождали шлюпки и мотоботы простых норвежцев. Красинцам кричали на ломаном русском языке:
— Спасите нашего Амундсена!
— Да здравствует Россия!
Рабочая молодежь пела «Интернационал», что не очень вязалось с религиозным праздником.
А во всем остальном на «Челюскине» все шло так гладко, что журналисты даже заскучали по бурям и штормам.
28 июля отпраздновали годовщину выхода «Сибирякова» в свой исторический рейс, и сибиряковцы, которые составляли ядро команды, поделились своими воспоминаниями. На «Челюскине» их было двадцать три человека.
В эту же ночь погода стала меняться. Судно как бы попало вдруг в иной мир — незнакомый и мрачный, придавленный сверху низким свинцовым небом. Ветер поднимал волны, превращая их в пыль. Ярость ветра с каждой минутой росла. В каютах и на судне из-за качки нарастал беспорядок. Усиливался скрип частей, которым как будто не следовало бы и скрипеть. Брызги били в борт, как шрапнель. И в довершение всего грянул дождь с грозой.
Судно стало демонстрировать свои самые наихудшие качества, и в первую очередь чрезмерную валкость: крайне стремительная бортовая качка нарастала, крен доходил до пятидесяти градусов.
Мимо прошел карнавально иллюминированный лайнер. Волны, казалось, никак не влияли на его ход.
Молнии выхватывали из мрака пароход, неподвижные зеленоватые струи дождя и рваные тучи.
Шторм свирепствовал двое суток. С палубы смыло тридцать пять тонн угля и много дров. В машине обнаружились новые неполадки.
Теперь на палубе оставались только вахтенные корабля.
И только стихло, только проглянуло солнце, как все свободные от вахты, независимо от профессии, занялись делом: закрепляли разболтанный качкой груз, на бревнах будущих домов острова Врангеля раскладывали для просушки вяленую баранину.
Корреспондент одной газеты спросил у Воронина:
— Скоро будет Мурманск. А где же мы будем брать лоцмана Для прохождения в порт?
— Домой я хожу без провожатых, — буркнул капитан.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПОДХОДИЛИ к берегам Кольской губы. Стояла светлая, мглистая, неотличимая от дня ночь. Холодный воздух заволакивал голубизной и серебром скалы, кое-где побелевшие от птичьего помета. Крики чаек заглушали все судовые звуки и удары ярко-зеленых волн о борт.
Воронин заметно повеселел, увидев родные места, его речь сделалась подчеркнуто поморской — плавной и окающей. Когда его спросили о поморах, он заговорил несколько нараспев:
— Поморы, правду сказать, народ отважный, отчаянный. Диву даешься, как на этаких своих посудинках выходят они в море. И то сказать: редкий из них в беде не побывал, каждый горя хватил достаточно и смерти в глаза поглядел… Отцы плавали на промысел рыбы и зверя, деды плавали и, слава богу, сыты бывали. А смерть каждому на роду написана своя. Потому и бояться нечего.
Шмидт улыбнулся:
— Как это так вы диву даетесь? Ведь вы сами помор.
Воронин смутился.
Разукрашенный флагами расцвечивания, «Челюскин» вошел в Мурманск — последний город на пути следования в Арктику.
Воронин думал о том, что «Сибиряков» 12 августа уже успел открыть новый остров у Северной Земли, а тут, если и повезет, раньше 10 числа не выйдешь из Мурманска. Сроки, пожалуй, все вышли.
В Мурманске прибыло и пополнение: плотницкая артель — народ все крепкогрудый, отборный — и «летное подразделение» — сорокалетний пилот Бабушкин, рослый, статный, с выправкой гвардейского офицера, и механик Валавин, здоровый и веселый малый.
Тут же на борт поступили быки и йоркширские поросята — будущие жители острова Врангеля. Причем быки не хотели идти на судно своим ходом, и их приходилось, зацепив широкими лентами под живот, поднимать на борт судовыми подъемными кранами. Ну и реву же было!
Началась авральная круглосуточная дозагрузка «Челюскина». Плотники в спешном порядке сооружали стойла на носовой палубе.
Михаилу Сергеевичу Бабушкину, старому приятелю Воронина, пароход понравился, а каюта, отведенная командиру «летного подразделения», привела в восторг — уютно, просторно, пружинная койка, шкаф, письменный стол с лампой, шерстяные с тканым узором темно-зеленые занавески. Такого Бабушкин никогда и не видывал, он привык ютиться в тесноватых и темных закоулках зверобойных судов, провонявших насквозь тошнотворным запахом ворвани и рыбы.
— Не красна изба углами — красна пирогами, — проворчал Воронин в ответ на его восторги.
Бабушкин горячо возразил:
— Доколе ж мы будем начисто пренебрегать внутренним устройством судна? Безопасность судна — это хорошо. Но важен еще и комфорт, чтоб можно было иногда позволить себе углубиться в собственные думы, не опасаясь, что тебе на голову свалится какой-нибудь предмет. Безопасность судна — это, конечно, главное, но не надо забывать и об удобствах.
Воронин в ответ снисходительно улыбнулся: он не был уверен в безопасности судна.
Бабушкин решил познакомиться со своим гидропланом поближе и сделать контрольный облет. Но несколько оскандалился: неожиданным порывом ветра крошечный гидроплан бросило в сторону, на баржу, — деревянный пропеллер разлетелся в щепки.