И он благоговейно притих и усмирел душой перед этим древним родовым пристанищем. Одновременно поглядывал и на других: «Как они?»...
Княжев невозмутимо шел впереди рядом с Чекушиным — каждому по следу от санного полоза, за ними Луков, Сорокин...
Уходили все глубже в лес. И лес, в душу которого уже вселялся покой апрельского вечера, принимал их безропотно. Но и выжидательно, будто изучая. Он не шевелил ни единой лапой, не качал ни единой верхушкой. Мощные стволы стояли вечно и как бы окаменело. Только иногда, будто спросонья, падала в рыхлый снег сухая прошлогодняя шишка. Они не оборачивались и не разговаривали, а шли и шли дальше. Дятел где-то выстукивал буднично и деловито, будто дорабатывал дневную смену. Иногда кто-нибудь проваливался до паха в снег, тихо ругался и бригада ждала, пока он утвердится на скользком санном следу.
Уставшие, добрели они наконей до поляны. Комендант Сергей встретил их на крыльце барака. Он давно заправил кровати, ждал их прихода. Сергей работал в лесхозе лесником, в марте заготовлял здесь шесты для сплавщиков, собирал сосновые шишки на семена, насобирал четыре мешка. Шишки надо было отвезти на тракторе в поселок, но Сергей проспал в то утро, когда приезжал Пашка, и теперь думал, что сплавщиков привезут опять на санях. Но увидел пеших и понял, что ошибся.
Следом за мастером все вошли в барак, и Мишка поразился крепости и черноте его стен, гулкости огромного помещения, множеству широких окон.
Барак стоял в этом лесу давно, ему было чуть ли не сто лет, но широкие окна взамен маленьких прорубили здесь недавно. Мишка этого не знал. И опять подумал, что вот в этом бараке и жили, весновали его дед и отец. Теперь и он наконец пришел и поймет их загадочную жизнь на весновке.
— Вот, товарищи, занимайте койки, ясно-понятно, кому где нравится, бросай вещи и выходи на улицу.
«Зачем? — подумалось Мишке. — Наверное, поведет в столовую ужинать».
Мишка бросил свой рюкзак на вторую койку от печки и успел заметить, что Княжев определился в самом дальнем углу, где не было окон. Обрадовался, что не рядом.
Весновщики галдели, на улицу выходить не собирались, все шутили. Слышалось из разных мест большого барака:
— Домой пришли...
— За что боролись, на то и напоролись! Сымай мешки...
— Слезай-ко с меня, милая, хватит, накаталась, — говорил Шмель, снимая гармонь.
— А что, едрена корень, жило прочное, — задорно высказался востроносый в зеленом шарфе Чирок.
— Хватит нам на две-то недели, — отозвался ему молодой краснорожий Ботяков и небрежно росе свой мешок под кровать.
— Отдыхай, сапоги!.. — завалился кто-то на койку.
— Выходи все! — послышался голос Княжева.
Через минуту барак опустел.
Удивленный и обрадованный великим разгулом весны, несокрушимой мощью лесов, Мишка на время как бы забыл, зачем пришел сюда. Сейчас, когда все вышли на улицу, он увидел два зеленых вагончика, слабый дымок над одним из них, учуял среди лесной свежести запах теплого варева и сразу расслабился в предвкушении ужина, а потом долгого сна. Он еще не знал, что, ступив на поляну, бригада враз утеряла дорожную вольность и беспечность — она подчинялась теперь только неукоснительному обычаю весновки, который никогда еще сплавщиками из Веселого Мыса не нарушался.
И вот после короткого перекура Княжев удивил Мишку:
— Передохнули? А теперь на реку! Поглядим, чего она там натворила.
— Спускайтесь до Луха, — сказал Чекушин. — Я вас там на мосту буду ждать. Пару багров прихватите на всякий случай, нет ли затора где.
Кряжистый Ботяков, не дожидаясь особого указания, наскоро посбивал сучки с неошкуренного шеста и насадил на этот шест свой багор. Багор Сорокина к делу готов был давно.
Едва заметная тропинка повела их с поляны сквозь низкий березняк, потом начался высокий сосновый бор. Мишка шел следом за Шаровым и думал: «Зачем Княжев потащил на реку всех? Конечно, посмотреть ее надо, но что толку от этого? »
Сквозь редкие стволы сосен показались спело-желтые штабеля леса, приготовленные для сплава. Забравшись на один из штабелей, все молча глядели на черную воду, на желтые бревна по берегам. Штабелей было так много по обе стороны Шилекши вверх и вниз, что Мишке показалось какой-то шуткой, что их можно сплавить вот этой речкой.
Удивительна была и река — текла она в глубоком лесном провале: так далеко за вершинами было над ней небо. И все-таки вода в ней, цвета густого чая, была высока, она стремительно неслась на уровне берегов мимо мощных древесных стволов. Закручиваясь в воронки, убегала под штабель, на котором они стояли, изредка проносила мимо белые шапки пены или одинокое бревно. Слышно было, как внизу течение мощно бурлило.
Мишка еще не видел таких рек, безудержно бегущих сквозь дремучий и старый лес. В тихих заливинах плавала и кружилась старая мертвая хвоя, легкие, будто от лука, кожурки с сосен... Вода бежала среди снежных берегов, уходила под сугробы, переливалась через луговины, напролом перла сквозь кусты.
Луков, Сорокин, Княжев, Вася Чирок и Шмель — все, кто стоял на штабеле, как бы решали всяк про себя: что же теперь делать с этой рекой и с этим несметным нагромождением штабелей.
Для начала Княжев, как и советовал мастер Чекушин, решил пройти руслом до Луха и отметить повороты, места разливов, оглядеть все штабеля.
Надо было торопиться: хотя солнце еще не зашло, но в самой чаще уже наметились легкие сумерки.
Проваливаясь по пояс в снег, они побрели еловой чащей, с трудом вытаскивая сапоги из провалов. Следы их тотчас наливались холодной темно-синей водой.
Но в некоторых местах плотно осевший снег еще хорошо держал. Изредка выходили на открытые палестины, где уже вытаяла луговина, и тогда всем не хотелось уходить с земли.
Княжев попутно что-то говорил, в основном Лукову или Сорокину, как заметил Мишка.
Брести чащобой по глубокому снегу было чистым наказаньем, но отдыхали плечи, не давило их больше мешками. Километра два или немногим более было до устья Шилекши, но все взмокли, тяжело дышали и не о реке уж думали, не о деле, а о том, как бы скорее выбраться к дороге. Но Княжев по-прежнему напролом вел их через глубокие сугробы, усеянные старой рыжей хвоей, или опять через густой частый ельник,