Они опять двинулись в путь, и точно, по мере их продвижения, небо становилось все светлее, пока оно не засияло как при свете дня, а потом еще ярче. Казалось, свет состязается с одуряющими лесными запахами, терзая ее зрение точно так же, как запахи терзали обоняние.
Никогда еще сестра Мэри не различала все вокруг с такой четкостью: ясно проступал каждый лист на деревьях, и все это сопровождалось потрескиванием, которое становилось все громче и громче, словно шумел сам свет, падая с небес на землю и возрождаясь вновь.
Внезапно Криб застыл и закрыл глаза руками.
— Дальше я не пойду, — сказал он.
— Как же я найду дорогу? — прошептала сестра Мэри. Но Криб не потрудился ответить. Да и незачем было. К собственному удивлению, она сделала шаг. Потом еще один.
Теперь свет был слишком ярким, чтобы иметь какой-либо определенный оттенок. Все вокруг было залито раскаленным мерцающим серебром.
Деревья и кустарники, казалось, растворились в этом море света. Слишком ярком, чтобы видеть, подумала сестра Мэри. Океан света. Интересно, я ослепну?
Но она продолжала идти. И, к своему удивлению поняла, что лес не просто стал невидимым — он исчез.
Теперь и океан света стал расступаться и мир появился вновь, только на сей раз сестре Мэри показалось, что свет не просто отражался от предметов, но сам превратился в вещество, из которого был соткан город Тили, и Тили, и даже она сама. Я возродилась в свете, подумала сестра Мэри, и сразу стала гадать, не кощунственна ли эта ее мысль.
Город Тили был настолько ни на что не похож, что она не могла ни описать его, ни даже вспомнить, что именно она видела. Зрением его нельзя было постичь и, более того, все остальные чувства тоже оказались бесполезны. Этот город нужно было постичь сердцем. И вот какое впечатление у нее осталось:
Город Тили беспрерывно двигался, менялся, переливался. Он каким-то образом являлся не просто отдельными зданиями, предназначенными для жилья, но частью самих Тили. То, что казалось городом, подумала она, на самом деле выражало все, что Тили делали, то, что они чувствовали, чем они были. У нее осталось ощущение беспредельной сложности. И беспредельной простоты. Или грандиозного величия. Но, разумеется, не в физическом смысле. Город Тили не занимал места в пространстве. Город Тили, ощущала сестра Мэри, был сутью Мироздания, смыслом всей Вселенной. Но, разумеется, рассудком она этого охватить не могла. А вся штука в том, что ей казалось, что еще немножко, и сможет. Что в любой миг все станет ей ясно и она понимала, что, если такое случится, она больше не будет сестрой Мэри, но она станет Тили. Все есть Тили, — пробормотала она. — Мне этого не вынести.
Она ощущала, что сверкающие существа знают о том, что она сознает их присутствие. Ей не нужно было обращаться к ним или слышать их, чтобы понять то, что они ей говорят. «Убирайся, непрозрачное создание», или «нечистое создание» — что-то в этом роде, если переложить в слова.
Я могу общаться с Тили, читать в их сознании, подумала она. Нет, я могу читать в любом сознании, в любое время. Это ведь так просто. Я…
— Убирайся.
— Нет, погодите, — мысленно воззвала она к ним. — Я не могу этого вынести. Почему я здесь? Что же это было… что-то ужасное. Чума. Да, вот именно. Вы должны помочь стрибам. Я пришла, чтобы умолять вас об этом. Вы должны…
— Ну что ж, если ты не уберешься…
И внезапно она вновь очутилась в лесу. Воспоминание о городе Тили было сверкающим пузырьком, падающим в необъятный океан темноты. Все, что ей удалось постичь, или узнать, или почти узнать, или… пузырек лопнул. Все.
— Криб, — позвала она.
Криб откликнулся. Сестра Мэри слышала, как он продирается сквозь ветки. Она еще раз окликнула его и вскоре он оказался рядом с ней.
Он указал на небо: яркий свет, казалось, удалялся прочь.
— Тили убрали свой город от тебя, сестра Мэри. Тили ушли.
Свет погас.
— Не плачь, сестра Мэри, — сказал Криб. И сестра Мэри поняла, что опять плачет.
— Я ничего не могу вспомнить, — сказала она.
VЧума свирепствовала среди стрибов, косила их, предварительно натешившись вдоволь их мучениями. Тут мало что можно было сделать, но сестра Мэри делала, что могла.
Странно, но к Родриксу, похоже, вернулось присутствие духа и теперь он проводил почти все время, помогая остальным в изоляторе. Наверное, не сумел получить патент на свое изобретение, злорадно подумала сестра Мэри, не забыв прибавить «Господи, прости меня».
Каждое утро она собирала персонал, но они ведь и так все делали, что могли. Ей нужно было лишь втянуть их в работу, а там все шло само собой. А она работала в городе. Она и Криб.
За все эти дни она так устала, что потеряла всякое представление о времени, позабыла все о Тили, Земле и даже вере. Все казалось ей отдаленным и нереальным, кроме их с Крибом ежедневных трудов, попыток облегчить боль и смягчить приход смерти. Однажды, после того, как им выпал особенно тяжелый день, она сказала Крибу:
— Компьютер что-то уже нащупал. Напомни мне завтра поговорить с Родриксом, Криб. С утра пораньше.
Криб сказал:
— Завтра я не смогу работать с тобой, сестра Мэри.
— Но ты должен, Криб. Ты же не можешь бросить меня сейчас. Бога ради.
— Мне очень жаль, сестра Мэри. Но у меня чума. Я болен.
Я должен умереть.
И он умер. Когда его везли на кладбище, сестра Мэри сидела в повозке и говорила с корзиной, в которой лежало его тело. Она больше не обращала внимания на запах. Вообще ни на что не обращала внимания.
— Я и сама, кажется, уже на пределе, Криб. — сказала она, — как Родрикс. Только я уже окончательно сорвалась и падаю теперь в безграничный океан тьмы. Потому что мне уже все безразлично: чума, стрибы, Бог. Я просто слишком устала. Понимаешь, Криб?
— А ты, — спросила она возчика, — ты понимаешь?
— Мне все равно, — ответил он.
— Вот именно, — хрипло рассмеялась она, — я, наконец-то, становлюсь стрибом. Жаль, что ты не дожил до этого, Криб.
Но лишь когда они добрались до кладбища, она уяснила истинные масштабы чумы: целое огромное поле, сплошь заставленное нагроможденными друг на друга соломенными корзинами; невероятное, непредставимое зловоние.
— Нет, я не еду с вами, я хочу немножко побыть здесь со своим другом, — сказала она возчику. Он без выражения уставился на нее.
— Я знаю, — сказала она. — тебе все равно.
И весь день она просидела рядом с корзиной, в которой лежал Криб. Говорила с ней. Сама себе отвечала. Галлюцинировала. Болтала, точно лунатик, сама с собой, с Кривом.
Уже ближе к концу дня, когда небо померкло, корзина начала светиться. Сестра Мэри отступила на шаг, бормоча и крестясь.
— О Господи, это на самом деле? Пожалуйста, скажи мне; я уже не понимаю, что происходит на самом деле, а что нет.
Корзина распалась надвое и из нее медленно, плавно возникло маленькое сияющее существо.
— Криб, — спросила она.
— Больше не Криб, — ответил ей Тили по-английски.
— Чума, — прошептала сестра Мэри. — Когда стриб умирает, он становится…
Тили указал на кладбище, сплошь заставленное корзинами с мертвыми стрибами.
— Пустые, — сказал он. — Лишь одно семечко из тысячи становится деревом, лишь один стриб из миллиона становится Тили.
Сестра Мэри дико затрясла головой.
— Нет-нет, мне очень жаль, но я не могу принять это, не могу согласиться. Как же так — все эти смерти ради одного Тили?
— Это всего лишь стрибы, — ответило оно, — мне нужно идти.
— Куда же ты уходишь? Что же ты теперь будешь делать, Криб? Прости, да, я знаю, ты больше не Криб, ведь так?
— Я ухожу, чтобы быть Тили.
— Не ответишь ли мне на один вопрос, Криб? — прости — Тили? Ну пожалуйста!
— А зачем Тили с тобой разговаривать? Ты для Тили все равно, что для человека — мошка.
— Но ведь симпатичная мошка, верно, Криб? Прости, не Криб. Не ответишь ли всего на один вопрос, Криб? Ради старой памяти, из прихоти, почему угодно. Не скажешь ли ты мне теперь, когда ты стал этим самым Тили, теперь, когда все эти жизни выброшены на свалку просто ради того, чтобы ты мог заняться тем, что там делают Тили, теперь, когда ты всеведущ, не скажешь ли ты мне… — горло у нее перехватило. — Бог существует?
— То, что ты полагаешь Богом, не существует, — сказал Тили, — а впрочем, то, что ты полагаешь не-Богом, тоже не существует.
И он взял да исчез, оставив сестру Мэри наедине со своими мыслями. Которые тоже не были реальны. Потому что вновь ей показалось, что она вот-вот ухватит что-то, но оно опять исчезло. Должно быть, отправилось в Тили-таун, сказала она себе. Где бы он ни был, или, вернее, что бы он ни был. Или, может, даже, каким бы он ни был. Не удивительно, что я не могла понять ответов — я даже не могу правильно задать вопросы. Но, полагаю, я тут уже достаточно пробыла. Полагаю, мне пора двигаться обратно в город, потому что там меня ждет работа. Может, работа и есть ответ. На тот вопрос, который я так и не смогла задать.