Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

   — Надо их отвлечь, — предложил Гонсевский. — Сделаем так: бояре выйдут к народу, вроде как склонить москвичей к миру. Те, конечно, все сбегутся. А тем временем через боковые ворота, с двух сторон сразу, тайно выпустим факельщиков под охраной мушкетёров.

...Ранним утром со стены Китай-города замахали белым полотенцем:

   — Не стреляйте. К вам бояре идут поговорить.

Из ворот выехали бояре во главе с Мстиславским. Увидев, что они без сопровождения поляков, москвичи опустили пищали.

Не спешиваясь, Мстиславский обратился с призывом сохранять присягу королевичу Владиславу.

   — Поляки не хотят кровопролития!

   — Не хотят? Погляди, сколько безоружных людей вчера побито! Страсть Господня! — кричали из-за завалов.

   — Так вы сами задирались, угрожали!

   — Мы и сейчас скажем, что литве из Москвы живой не уйти! И вас, бояр-изменников, повесим! Особо несдобровать дьякам Андронову и Грамотину!

   — Подмоги ждёте? Так не дождётесь! — орал в ответ Салтыков. — Скоро сам король сюда пожалует. Лучше винитесь. Зачинщиков, конечно, казним, а остальных помилуем, только выпорем!

   — Лучше свою шею побереги!

Вдруг к толпе подбежал испуганный подросток с вымазанным сажей лицом:

   — Люди добрые! Литва Чертолье запалила!

И действительно, за западными стенами начал подниматься чёрный дым.

   — Бежим! Тушить надо! — закричали в толпе.

Воспользовавшись возникшей сумятицей, бояре повернули своих коней и на рысях пустились к воротам. Тут только до толпы дошло, что переговоры с боярами — обман. Вслед полетели пули, но со стен ударили пушки, разгоняя атакующих.

Гонсевского бояре нашли на Ивановской площади, где он встречал гонцов от своих отрядов и одновременно перекликался с наблюдателями, сидевшими на колокольне Ивана Великого.

   — Что видно? — крикнул он нетерпеливо.

   — В Чертолье горит хорошо, всё в дыму, — ответили сверху. — А у Яузы — бой, наши застряли.

В этот момент Гонсевский увидел скачущего всадника. Это был Маскевич.

   — Что у вас, поручик, случилось?

   — Никак поджечь не можем! Мои пахолики раза четыре поджигали, гаснет, как будто заколдованный. Мы уж и смолой, и паклей пробовали...

   — Подожгите другой! — нетерпеливо воскликнул Гонсевский.

   — Рады бы, да русские мешают. Палят и справа и слева. Надо, чтоб наши со стен палить начали! Я видел, тут, как раз напротив моста, одна диковинная пушка стоит — с сотней стволов. Ядра, правда, небольшие, с голубиное яйцо, но зато далеко летят, должны накрыть их засады.

   — Дело, — одобрил полковник и дал команду открыть огонь, потом повернулся к Маржере, стоявшему рядом и ждущему приказа: — Пора две твои последние роты выводить на подмогу.

Капитан отсалютовал шпагой, но с места не сдвинулся.

   — Что такое? — насупился Гонсевский.

   — На Москве-реке ещё лёд крепкий.

   — Ну и что? — не понял полковник.

   — Я пройду по льду и ударю русским в тыл.

Пятьсот мушкетёров, стараясь не греметь оружием, вышли из Кремля через Водяные ворота и, пройдя мимо навесов опустевшего ныне мясного рынка, внезапно очутились у моста и открыли прицельный огонь по русским, засевшим и справа и слева от моста. Застигнутые врасплох воины Ивана Колтовского, оставляя на снегу трупы, в панике бежали в Замоскворечье, чтоб укрыться за земляным валом Скородома. Мушкетёры соединились со своими товарищами, а вскоре чёрный дым поплыл и возле Яузских ворот. Спешившиеся польские гусары и немецкие солдаты неторопливо шли за пламенем, расстреливая людей, выскакивавших из горящих домов. Пожар заставил отступить из Белого города и отряд Ивана Бутурлина.

Однако центр Белого города, от Покровских ворот и до Трубы, пока оставался нетронутым пожаром. Этот район контролировал Дмитрий Пожарский. Его пушкари и стрельцы не давали подойти поджигателям, отбрасывая их назад смелыми контратаками. Сам князь, казалось, был вездесущ. Он подбадривал воинов, давая где нужно подкрепление.

К ночи оккупанты вернулись в крепость, где от бушующего вокруг пламени было светло как днём. Из Замоскворечья вдруг раздались торжествующие крики. Это прибыл первый отряд ополченцев из Серпухова под командой Ивана Плещеева.

Пожарский обрадовался:

   — Нам ещё день-два продержаться, и подойдёт Ляпунов с основным войском. Тогда уж, литва, держись!

Утром в четверг поднялся сильный ветер, и пожар усилился. Гонсевский приказал поджечь и Замоскворечье, где скопилось немало русских воинов. Мушкетёры Маржере снова ступили на лёд Москвы-реки, открыв огонь по противоположному берегу. Однако теперь их ждали, и многие из немцев падали под пулями, не добравшись до укрытий на берегу. Но фортуна и в этот раз повернулась лицом к иноземцам: в момент, когда стало очевидно, что исход боя в Замоскворечье складывался явно не в пользу оккупантов, дозорные на колокольне Ивана Великого увидели, что к бревенчатой стене Скородома приближаются польские всадники. Это прибыл на подмогу полякам полк Николая Струся.

Взятые неприятелем в клещи, русские воины вынуждены были бежать за пределы города. Полк Струся под торжествующие вопли поляков, столпившихся на стенах, победно въехал в Кремль.

...Осталась одна цитадель — острожек Пожарского у Воскресенской церкви на Лубянке. Сюда Маржере повёл всех своих мушкетёров. Его союзником был сильный ветер, дувший в сторону острожка от Китай-города. Один за другим всё ближе к острожку вспыхивали строения, заполняя всё вокруг удушливым дымом. Под его прикрытием Дмитрий решил сделать вылазку из острожка, чтобы вбить мушкетёров, как это делал не раз, обратно в Китай-город.

Началась рукопашная. Немцы, отбросив тяжёлые мушкеты, встретили атакующих алебардами. Но воинов Пожарского это не смутило. Ловко отбивая удары щитами, они нещадно рубили соперников саблями, порой рассекая даже тяжёлые каски. Пожарский и Маржере столкнулись лицом к лицу.

   — А, старый знакомый! — злобно усмехнулся Жак, вставая в более удобную позицию. — Давненько я мечтал о настоящем поединке с тобой!

   — Что ж, значит, час настал! — ответил Пожарский, взмахнув тяжёлой булатной саблей.

Казалось, встретились равные по боевому искусству бойцы, но Маржере уступал князю в силе и начал уставать. Каждый новый выпад он отражал всё с большим трудом. Вот сабля князя рубанула по правой руке француза, заставив выронить шпагу и отступить. Их поединок увидел Буссов, как всегда окровавленный, как мясник. Он подкрался к Дмитрию сзади...

   — Князюшка, поберегись! — закричал Надея, пробивавшийся к Пожарскому на помощь, но было поздно.

Буссов нанёс сокрушительный удар по голове. Пожарский упал, из-под шлема, застилая лицо, хлынула кровь. Маржере сделал шаг, чтобы добить шпагой поверженного, но на него налетел Надея. Маржере отступил под защиту своих мушкетёров. Воспользовавшись замешательством, дружинники унесли тело князя в острожек. Тем временем немцы подкатили пушки, снятые со стен Китай-города, и начали расстреливать острожек в упор. Число защитников редело. Вот упал раненный ядром в ногу Надея. Однако старый воин продолжал командовать. Видя, что стены вот-вот будут разбиты, он обратился к Фёдору Пожарскому:

   — Быстро увози отца! Я их задержу!

Сани с бесчувственно распростёртым телом Пожарского мчались в ночи. Князь неожиданно очнулся и застонал. Сын нагнулся к отцу, услышал шёпот:

   — Где я?

   — Подъезжаем к Сергиеву монастырю.

Фёдор увидел слёзы на щеках отца и услышал его прерывающийся голос:

— О, хоть бы мне умереть... Только бы не видать того, что довелось увидеть...

Москва горела ещё два дня. Гонсевский по настоянию бояр посылал всё новые и новые отряды поджигателей. Москвичи уже не оказывали сопротивления, многие из них бежали, следуя за остатками отряда Пожарского, к Сергиеву монастырю, где настоятель, архимандрит Дионисий, повелел привечать всех страждущих — бесплатно давать кров, кормить голодных, лечить раненых.

К воскресенью от Белого города остались лишь банши и стены — всё остальное превратилось в зловонное пепелище. Непогребённые трупы лежали грудами выше человеческого роста около опустелых рядов. Наконец Гонсевский приказал объявить о прощении немногочисленным москвичам, прятавшимся в уцелевших каменных погребах и подклетьях. В знак покорности каждый обязан был опоясаться белым полотенцем. Оставшиеся в живых должны были стаскивать трупы в Москву-реку. Хотя ледоход прошёл, от обилия трупов не было видно воды.

«Немцы и Поляки ничего более не делали, как только собирали сокровища; им не нужно было ни дорогих полотен, ни олова, ни меди; они брали одни богатые одежды, бархатные, шёлковые, парчовые, серебро, золото, жемчуг, драгоценные каменья, снимали с образов дорогие оклады; иному Немцу или Поляку досталось от 10 до 12 фунтов чистого серебра. Тот, кто прежде не имел ничего, кроме окровавленной рубахи, теперь носил богатейшую одежду; на пиво и мёд уже не глядели; пили только самые редкие вина, коими изобиловали Русские погреба, рейнское, венгерское, мальвазию; каждый брал, что хотел. Своевольные солдаты стреляли в Русских жемчужинами, величиною в добрый боб, и проигрывали в карты детей, отнятых у бояр и купцов именитых: с трудом возвращали несчастных малюток в объятия родителей. Никто не заботился о сбережении съестных припасов, масла, сыра, рыбы, солода, ржи, хмелю, мёду и прочих жизненных потребностей, коими замок мог бы целые шесть лет довольствоваться: безумные Поляки всё истребили, воображая, что им ничего не надобно, кроме шёлковых одежд и драгоценных каменьев».