Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

Московская хроника. Смутное состояние Русского государства в годы правления царей — Фёдора Ивановича, Бориса Годунова и, в особенности, Димитриев и Василия Шуйского, а также избранного затем принца Королевства Польского Владислава, от 1584 до 1613 год за годом без пристрастия описанная в весьма обстоятельном дневнике с такими подробностями, какие нигде более не приводятся, одним проживавшим тогда в Москве немцем, свидетелем большинства событий, господином Конрадом Буссовом, е. к. в. Карла, герцога седерманландского, впоследствии Карла IX, короля шведского, ревизором и интендантом завоевавшим у Польской короны земель, городов и крепостей в Лифляндии, позже владетелем поместий — Фёдоровское, Рогожна и Крапивна в Московии.

Ополченские отряды появились в виду Москвы лишь на следующий день, в понедельник Святой недели, когда уже весь город был в руинах — оставались лишь обгорелые остовы каменных церквей да чёрные трубы печей.

Только в ночь на 6 апреля ополченцы заняли стены и башни Белого города. В руках поляков осталась лишь небольшая часть от Москвы-реки до Никитских ворот и Пятиглавая башня у моста.

Рязанские и северские полки Ляпунова выдвинулись от Симонова монастыря к Яузским воротам. Рядом с ними, до Покровских ворот, заняло место воинство Дмитрия Трубецкого. Покровские ворота занял Иван Заруцкий. У Сретенских ворот стал Артемий Измайлов с владимирцами, рядом — Андрей Просовецкий с казаками, далее, на Трубе, Борис Репнин с нижегородцами, у Петровских ворот — Иван Волынский с ярославцами и Фёдор Волконский с костромичами, у Тверских — Василий Литвин-Масальский с муромцами и стрельцами Троице-Сергиева монастыря. Подошли ополченцы из Галицкой земли во главе с Петром Мансуровым, из Вологодской земли и поморских городов — с воеводой Петром Нащокиным, князьями Иваном Козловским и Василием Проносим.

В Замоскворечье по приказу Ляпунова были построены два острожка, соединённых глубоким рвом. Отсюда из привезённых орудий постоянно обстреливался Кремль.

Обилие воевод и атаманов не способствовало объединению усилий ополченцев во взятии Москвы. Каждый действовал на свой страх и риск, ограничиваясь вылазками в сожжённый город, чтобы пошарить по погребам в поисках съестного. Нередко при этом русские ополченцы сталкивались нос к носу с польскими искателями лёгкой наживы.

К Ляпунову пришло известие, что у Можайска появились воины Сапеги, и неизвестно было, к какой стороне он в конце концов примкнёт. Ляпунов, державшийся до того крайне надменно по отношению не только к казацким головам, но и земским воеводам, решился поступиться гордостью и собрать военный совет. На совете избрали трёх главных воевод: двух думных бояр самозванца — Трубецкого и Заруцкого и думного дворянина при Шуйском — Ляпунова. Отныне все грамоты ополчения должны были подписывать все трое, без этого ни одна грамота не считалась действительной.

Хотя подпись Ляпунова формально по старшинству должна была ставиться в грамотах третьей, он твёрдо занял на совете главенствующее положение, к неудовольствию Трубецкого и Заруцкого. Но рязанца поддерживали единодушно все воеводы городов и даже казацкие атаманы Просовецкий и Беззубов, искренне желавшие скорейшего освобождения Москвы. Зато Заруцкий неожиданно нашёл поддержку в лице Ивана Шереметева, который злобно завидовал Ляпунову, считая, что тот занял место старшего воеводы не по чину.

Разгорелся спор, штурмовать Кремль или продолжать осаду. Заруцкий горячо настаивал на немедленном штурме. Он хорошо знал своих казаков: сейчас они рвутся в бой, мечтая о царской казне. Но в осаде заскучают и начнут разбредаться для кормления, а заодно и разбоя.

Однако Ляпунов, обычно столь горячий в ратных делах, на этот раз проявил осторожность.

   — Ты видел, сколько пушек литва выставила на стене? Стащили всё, что есть. Близко подойти не дадут. Да и казаки {твои горазды лишь на лошадях сшибаться. А тут на стены надо лезть.

   — А твои земцы? — ехидно бросил Заруцкий. — Стрельцов совсем мало, а больше — мужики да посадские. Крепости брать не обучены. От выстрелов шарахаются. Нет, надо нам как следует в Белом городе укрепляться, чтоб литва с голоду передохла.

   — А коль Жигимонт помощь пришлёт? — вмешался Трубецкой.

   — Жигимонт под Смоленском застрял, а вот Сапега зато близко, — заметил Просовецкий. — Его войско уже в Можайске, а сам гетман у короля, переговоры с ним ведёт. Что будет, если он на его сторону станет?

   — Надо к нему послов наших отправить, — решил Ляпунов. — Пусть посулят ему побольше. А ежели Сапега будет с нами, так он Смоленскую дорогу перекроет. Тогда Гонсевскому уже неоткуда будет помощи ждать!

   — Эх, мне бы до этого Гонсевского добраться! — скрипнул зубами Бутурлин, сидевший недалеко от Ляпунова. — Я ему за свои пытки да за сожжённую Москву сполна отплачу!

   — Для тебя другое дело есть! — сказал Ляпунов.

   — Какое?

   — Мы грамоту из Новгорода получили от старшего воеводы, князя Одоевского Большого. Ещё когда Жолкевский здесь был, он туда со стрельцами сына предателя Михайлы Салтыкова, Ивана, воеводой направил, чтоб Новгород под руку Жигимонта привести. Так новгородцы его на кол посадили за измену.

   — Лихо! — не удержался Заруцкий.

   — Новгородцы готовы к нам сюда своё войско прислать.

   — Что ж, будем только рады за подмогу! — воскликнул Репнин.

   — Да только в тех краях шведы бродят с де Ла-Гарди! Корелу захватили, пытались Орешек взять.

   — Я хорошо знаком с де Ла-Гарди ещё по Москве! — встрепенулся Бутурлин.

   — Поэтому тебе надо в Новгород вторым воеводой отправляться. Может, и сговоришься со шведами. В своё время он же был союзником Скопина-Шуйского. Вместе Север от поляков очистили. Может, снова согласится. А коли нет, так дать ему взбучку, чтоб в Швецию убирался.

...В Кремле Гонсевский и Салтыков решили ещё раз поговорить с Гермогеном, чтоб тот отписал Ляпунову, напомнив о его крестоцелованье Владиславу. Но старец отказался даже разговаривать:

   — Нет вам прощения за разорение Москвы.

Разъярённый Гонсевский приказал заточить патриарха в келье Чудова монастыря, приставив к нему постоянный караул под начальством офицера Малицкого. Вспомнили про грека Игнатия, бывшего патриархом при Димитрии и находившегося по «милости» Шуйского в келье по соседству. Дума решила временно вновь возложить на Игнатия сан патриарха.

Гонсевский отправил к королю боярина Ивана Безобразова со слёзным прошением поторопиться с военной помощью. Он писал:

«...неприятель знает о наших небольших запасах пищи, так как мы за грош жили рыночными продуктами, а в посадах, хотя запасов было и много, огнём всё было превращено в пепел; поэтому он хочет кругом обложить нас острожками и надеется только одним голодом, при других своих хитростях, вытеснить нас отсюда, что ему легко можно будет сделать и на что Ваше Королевское Величество, государь наш, извольте обратить внимание. Поэтому покорнейше просим Ваше Королевское Величество прислать нам подкрепление».

...Сигизмунд оставил слёзное прошение о помощи без ответа. Да и чем его королевское величество мог помочь, когда все имеющиеся в его власти войска вот уже почти два года без толку стояли у стен Смоленска? Свой гнев король сорвал на русских послах, которые по-прежнему категорически отказывались вести с Шеиным переговоры о сдаче города. Их вызвал к себе Лев Сапега и объявил монаршую волю: немедленно отправить их в Польшу, где содержать в крепости, как пленников. Неслыханное нарушение дипломатических правил о неприкосновенности послов вызвало возмущение Филарета и Голицына, но никак не страх, на что рассчитывал Сигизмунд.

   — Смоленск присягнёт Владиславу, только если король выведет свои войска из пределов России! — таков был их ответ.

Наутро жолнеры, безжалостно умертвив на берегу Днепра посольских слуг на глазах у их господ, усадили на барку, сковав цепями, Филарета и Голицына и отправили их по реке в Оршу, а оттуда — в Краков.

Тем временем в рядах доблестных защитников Смоленска нашёлся предатель. Сын боярский Андрей Дедевшин поведал Сигизмунду, что из-за отсутствия соли в городе началась страшная цинга. Из восьмидесяти тысяч жителей в живых осталось лишь восемь тысяч. Он же указал на самое уязвимое место в стенах крепости — это был сток для нечистот, обращённый к реке.

За час до рассвета 3 июня польские полки пошли на штурм сразу с четырёх сторон. Тем не менее защитники, а это были практически все жители города, яростно сопротивлялись. В этот момент раздался страшный взрыв — один из польских офицеров сумел пробраться к стоку незамеченным и заложить петарду. Смоляне, не ожидавшие нападения в этом месте, кинулись к пролому, и нескольким жолнерам удалось уже открыть ворота, куда хлынули польские всадники. Число защитников редело с каждой минутой. Женщины, старики и дети бросились в собор, где хранились ценности жителей города. Тем временем от непрестанной пальбы загорелись дома. Часть из них поджигали сами смоляне, чтобы ничего не досталось врагу.