Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

Маржере поспешил туда и обнаружил, что старый индюк — это не кто иной, как Конрад Буссов.

   — Вот это сюрприз! Конрад! Какими судьбами? — удивился Маржере, высвобождаясь из объятий гиганта, располневшего за пять лет, пока они не виделись, ещё больше.

   — Сопровождал королевского гонца из Смоленска! Хочу послужить под твоим начальством, как когда-то. Поручишься за меня?

   — Старый конь борозды не портит. Буду рад видеть тебя в своей роте. Только какого чёрта тебя снова понесло в это пекло? Ведь в Москве, чует моё сердце, со дня на день станет жарко!

   — Ты же знаешь мою страсть к приключениям! — радостно завопил Конрад и вполголоса добавил: — Надо бы поговорить наедине. Может, отправимся, как бывало, в какой-нибудь трактир?

   — Не могу, я сейчас в карауле. Если хочешь, пройдёмся по Кремлю, заодно познакомлю тебя с будущими товарищами.

Они не торопясь зашагали по широкой стене, подальше от любопытствующих глаз.

   — Так что привело тебя сюда? Говори правду.

   — Ах, Якоб. Конечно же не желание вновь поиграть со смертью. После того как я уехал из Калуги, думал отправиться восвояси, в родные пенаты. Нет, конечно, я человек небогатый, но на остаток жизни кое-чего поднакопил...

Тут глаза старого ландскнехта вдруг алчно блеснули:

   — Но ты, Якоб, уж, конечно, поживился! Тебе же должны быть известны все тайные сокровищницы покойного государя...

Маржере сокрушённо развёл руками:

   — Увы, мой друг! Если бы я даже и надеялся, как ты говоришь, «поживиться», то всякая надежда пропала, когда я увидел среди людей, окружавших Гонсевского, Михаилу Молчанова, ближайшего наперсника императора. С его помощью поляки сразу же облазили все потайные ходы и побывали в хранилище, когда двери в него были ещё опечатаны боярскими печатями. И Бог его знает, сколько добра исчезло! Из семи царских венцов осталось только пять. Поляки и бояре до сих пор чихвостят друг друга, обвиняя в пропаже шапки Мономаха и шапки Ивана Грозного.

   — Это те, что цари надевали при приёме послов? — встрепенулся Буссов. — Они же украшены самыми крупными драгоценностями, какие есть в мире!

   — И след простыл! Бояре говорят, что последний раз шапку Мономаха они видели на Шуйском, когда его сводили с престола...

   — Так, может, сам Шуйский припрятал?

   — Кто знает? Шуйский теперь далеко от Москвы. Думаю, что пропало и многое другое из казны.

   — Жаль, жаль, Якоб, что ты обманулся в своих ожиданиях.

   — Такова солдатская судьба, — философски спокойно изрёк Маржере.

Буссов испытующе взглянул в бесстрастное лицо капитана, но прочесть его тайные мысли так и не смог. Маржере, естественно, сказал старому приятелю не всю правду. При первом же удобном случае, когда его рота охраняла старый дворец, где когда-то жил Борис Годунов, затем Шуйский, а теперь размещался Гонсевский, он глубокой ночью пробрался в тот зал, где находилась печь с изразцами, и через потайную дверь проник в подземелье. Потом он побывал там не раз, унося каждый раз в кошельке драгоценные каменья, ловко споротые с царских одеяний так, чтобы никто ничего не замечал. За несколько месяцев он собрал вполне приличную коллекцию, храня её в серебряной пороховнице, которую постоянно носил с собой. Он и сейчас ощущал её приятную тяжесть на правом боку.

Чтобы отвлечь не в меру любопытного немца, Маржере вернулся к началу разговора:

   — Так что же привело тебя в Москву?

Толстый немец горестно поднял очи горе:

   — Мой сын, мой любимый сын Конрад! Когда Шуйский взял Тулу, он отправил его в числе пятидесяти пленных немцев в Сибирь. Вот уже долгих пять лет он терпит нестерпимую стужу и голод!

   — А ты уверен, что он жив до сих пор?

   — Ему удалось переправить весточку с купцом, который привёз меха на продажу для королевского двора под Смоленск! Я хочу обратиться к пану Гонсевскому, может, он прикажет, чтобы вернули ссыльных!

Маржере с сомнением посмотрел на приятеля:

   — Думаю, что Гонсевский откажет тебе. Московские бояре наверняка воспротивятся.

   — Почему?

   — Твой сын воевал против Москвы!

   — Но ведь многих простили. Я-то уж знаю точно! Гонец, которого я сопровождал, привёз кучу королевских указов. Дьяку Афанасию Власьеву возвращён дом в Москве. Иван Хворостинин, «любимчик» императора, получил назад свои поместья. Даже инокиня Марфа не забыта. Она пожаловалась королю, что Шуйский её начисто разорил, и его королевское величество повелеть изволил, чтобы её содержали в монастыре по чину.

   — Ты называешь слуг императора Димитрия, а твой сын был в стане Болотникова!

   — Но и у тебя в роте наверняка есть солдаты из Тушинского лагеря.

   — Знаешь русскую пословицу: не пойман — не вор!

   — Я думаю, что Москве пригодились бы сейчас пятьдесят опытных воинов.

   — Вот этот довод, пожалуй, самый убедительный. Знаешь, что я тебе посоветую? Сейчас самый влиятельный человек в думе — ставленник короля Фёдор Андронов. Он бояр отстранил от власти и делает всё, что захочет. Вот если его уговорить...

   — Где мне его найти?

   — Давай устраивайся в мою роту, а затем я представлю тебя как своего пехотинца. Идёт? Только имей в виду: этот дьяк — лихой мздоимец.

   — Что же я могу ему предложить? — смешался Конрад. — Ведь мои ничтожные накопления остались там, под Смоленском, у моего зятя.

   — Не знаю, не знаю, что ты сможешь предложить. Только учти: даром он ничего делать не будет!

...Гонсевский поздно по ночам принимал своих лазутчиков, которые днями рыскали по Москве, подслушивая и вынюхивая. В нём росла уверенность, что чья-то опытная рука ведёт москвичей к восстанию. Неожиданно обнаружилось, что исчезли только что отлитые пушки и пищали с Пушечного двора, да и сами пушкари попрятались неведомо куда. Прибавилось в Москве иногородних: кто вёз дрова, кто хлеб, кто ехал на предстоящий праздник Пасхи. Настроение москвичей к оккупантам становилось всё более враждебным.

То тут, то там беспрерывно возникали стычки между москвичами и поляками. Буссов, патрулировавший в наряде с другими пехотинцами на рынке, услышал, как бойкий парень в треухе и драном тулупе заорал, увидев пехотинцев, покупавших мясо:

   — Эй, вы, хари! Недолго вам тут бродить! Скоро собаки потащат вас за хохлы, если добром не выйдете из нашего города!

Польский солдат старался остаться невозмутимым.

   — Смейтесь себе сколько хотите, ругайтесь: мы перетерпим и первыми не прольём кровь! А вот если вы попробуете что-нибудь затеять, тогда посмотрите, как мы вас заставим каяться!

   — Ох, испужал! — насмешливо бросил парень, однако отстал при виде подошедших немецких солдат в латах и с алебардами в руках.

Оставив поляков в покое, мужики, ещё продолжая ругаться, разошлись с площади. Но всем было ясно, что это затишье ненадолго.

Буссов, наблюдавший за происходившими стычками с тревогой, решил, что надо убираться из Москвы при первом удобном случае. Однако так просто теперь, после разговора с Андроновым, не уехать.

...Дьяк пожелал повстречаться с немцем не в разрядной избе, а у себя дома, точнее, в доме, который дьяк отнял у протопопа Терентия. Как потом понял Конрад, у него были причины избегать лишних ушей.

Буссов в сопровождении Маржере вошёл в зал, где у жарко натопленной печи за длинным узким столом дьяк рассматривал старинные фолианты. Маржере сразу узнал их и после обычного приветствия полюбопытствовал:

— Эти книги, кажется, из библиотеки покойного Димитрия?

Дьяк внимательно посмотрел на бравого капитана:

   — Ты, мне сказывали, был его телохранителем?

   — Да, начальником личной охраны.

   — И, говорят, вовремя заболел?

Маржере почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Он гордо выпрямил грудь, внушительно положив левую руку на рукоять шпаги.

   — Буде, буде! — усмехнулся Андронов. — Я о тебе у Гонсевского спросил, когда ты ко мне в гости начал набиваться! Что поделаешь, все мы грешны... Вот и мы с твоим дружком скольким хозяевам служили, одним и тем же, только в разное время... Он начинал служить ещё Борису, и меня государь пригрел. Тогда-то я эти книги в первый раз узрел. Старые. Ещё до Рождества Христова писаны. В Древней Греции. Годунов мечтал, чтоб их на русский язык перевели. Да не успел.

   — Их Димитрий в подземном хранилище таил, — сказал уже успокоившийся Маржере.

   — Не место им там. От сырости истлеть могут, — ответил дьяк. — Я приказал в Благовещенский собор перенести. Там сохраннее!

Потом он обратился к Буссову:

   — Знаю, с какой просьбой ко мне пожаловал. Мне о тебе Якоб уже всё сказал. Ты хочешь, чтоб твой сын вернулся из Сибири. Трудно это сделать... Бояре будут против.

   — Его вина в том, что он воевал против Шуйского. Но ведь в Тушинском лагере был и Михайла Салтыков и Фёдор Шереметев, которые нынче заседают в думе!