в толстый хобот смерча и заскользил над пустошью, медленно приближаясь к усадьбе дядьки Антона.
Ланка с визгом бросилась под крышу. Фамка бросилась на поиски крайна. Заодно каким-то образом отыскались все остальные.
Некоторую пользу Жданкины действия все-таки принесли. Господин Лунь изволил отбросить грусть-тоску и наконец вышел из замка. Точнее, выскочил как ошпаренный и, ругаясь страшными словами, с ходу приказал строить круг. С Антоновой крыши уже летела солома. Только общими усилиями смерч удалось разрушить, град превратить в обычный дождь, а тучу отвести подальше от Починка-Верхнего. До конца развеять ее не удалось, и, теряя силы над лесом, разбухая вширь, она все-таки сползла в Пригорье.
Когда все кончилось, насквозь мокрый господин Лунь скорым шагом направился к ближайшим кустам, недрогнувшей рукой выломал длиннейшую хворостину и, на ходу обрывая листья, решительно двинулся к Жданке. Жданка молча, но очень быстро полезла на дерево. Господин Лунь, брезгливо скривившись, стащил ее за ногу, ухватил за тощую косицу и только тут слегка растерялся. Не иначе его посетила мысль, что воспитывать хворостиной молодую девицу тринадцати лет как-то нехорошо. Невежливо.
– Если надо кого-то отлупить, – воспользовался моментом Варка, – лупите меня. Мне-то не привыкать.
– Что значит «не привыкать»? Ты хочешь сказать, тебя часто били?
– Ну да, а чё? Отец лупил как Сидорову козу.
– Э… гм… а мать…
– Да чё я, дурак, матери говорить? Она бы расстроилась.
Жданка, почуяв слабину, принялась потихоньку выворачиваться.
– Тебя? Как Сидорову козу? – медленно повторил крайн. Казалось, это не укладывалось у него в голове.
– Подумаешь! Сами же говорили – такие, как я, слов не понимают. Только и остается выдрать как следует.
– М-да… Это верно. – Крайн задумчиво согнул хворостину, покрутил в руках, отбросил в сторону. – Ладно, переодевайтесь у кого есть во что, и пойдем к дядьке Антону.
– Зачем?
– Крышу чинить.
* * *
Крышу Антонова дома чинили Варка и Илка. Девицы, подававшие наверх охапки сухой травы, совсем замучились и в два голоса ругали Жданку, которая, стараясь держаться поближе к Варке и подальше от крайна, влезла на самый конек и мешала там по мере сил.
Господин Лунь, как выяснилось, тоже помогать им не собирался. Отмахнувшись от дядьки Антона, который бурчал, что «за дождик, конечно, спасибо, но таперича крышу снесло, плетень повалило, курицу прибило, любимую…», крайн отыскал Тонду и под всхлипывания Петры принялся орать на него, уговаривая начать лечиться. Тонда упирался, доказывая, что не станет валяться, бока пролеживать, когда на носу сенокос, а все хозяйство запущено. Подошел дядька Антон. Тут же в разговоре откуда-то взялся навоз, который хошь не хошь, а выгребать надо.
Варкой овладело тяжелое предчувствие, что разбираться с навозом снова придется ему. Илка тоже морщился. Ему было ясно: несчастный Тонда не желает, чтоб его с первых дней считали никчемным калекой, а Антону плевать на все, лишь бы хозяйство поправить.
Утомившись, крайн обругал Тонду как нельзя хуже, после чего вежливо извинился перед Петрой и пригрозил дядьке Антону, что найдет на него управу.
– Я иду вниз, – сообщил он обсыпанным сенной трухой строителям, скромно отдыхавшим на травке. – Ты, ты и рыжее несчастье – со мной.
Фамка сдержанно кивнула, поднимаясь. Ланка довольно улыбнулась. Все лучше, чем сидеть и ждать беды.
– Это еще зачем? – пробурчал Илка. – Ходили уже…
– В гости. Проведать тетку Таисью.
– Так ведь… мы ж говорили, – смущенно заметил Варка, – еще зимой… правда, вы малость не в себе были… нету там никакой тетки Таисьи.
– Посмотрим.
– Тогда я с вами, – набычился Варка, – мало ли что.
В конце концов решили идти все вместе. Крайн не возражал. Должно быть, ему хватило споров с семейством дядьки Антона.
Влажная колея, поросшая мягкой гусиной лапкой и лиловой камнеломкой, бодро вилась по лесу. Нежные лиственницы завесили дорогу пушистыми мокрыми ветками. На звездном ковре из белых семеричников плясали солнечные пятна. Суровые ели топорщились растрепанной мокрой хвоей в блеске падающих капель, которые молча поглощал длинный темно-зеленый мох. Где-то за подушками мха, под корнями, в густых кустах шумели невидимые ручьи. Птицы, потревоженные дождем, перекликались над заросшими ольхой балками, над брусничными кочками потаенных болот.
Ланка, сроду в лесу не бывавшая, ахала, пугалась, цеплялась то за Илку, то за Варку. Фамка, дитя городских трущоб, тихо мечтала о Жданкиной заточке. В траве шуршали огромные змеи, в каждом мало-мальски густом кусте сидел клыкастый хищник, далеко в чаще кто-то страшно стучал, и птицы орали тоскливо, будто беду пророчили. Но цепляться за кого-либо гордая Фамка стеснялась.
Илка изо всех сил держался героем, расправлял плечи и надувал щеки, но при этом все время косился на Варку. Щит бы поставить… Просто так, для общего спокойствия.
Варка, с наслаждением ощущая под босой ногой то теплую траву, то нежную прошлогоднюю хвою, простодушно радовался наконец наставшему лету. Слова и звуки, медленные, неясные, двигались вокруг, слепо толкались, мечтали быть произнесенными. Слова и музыка… И запел бы, да где тот голос… Варка все-таки запел, тихонько, одними губами, чтоб никто не услышал.
Даже господин Лунь понемногу повеселел. Распрямились плечи, мало-помалу вернулась бесшумная невесомая походка, хмурое лицо разгладилось и будто помолодело. Примерно на полпути к Починку-Нижнему он вспомнил, что идет не один, полуобернулся и с галантным поклоном предложил руку Фамке.
Крепкая рука господина Луня пришлась весьма кстати. Орущих птиц он знал по именам, змеи на поверку оказались шустрыми молодыми лягушками, а чудища из кустов куда-то исчезли, должно быть, убоявшись мощи пресветлого крайна.
Жданке, которая плелась позади всех, оставалось только завидовать черной завистью и вздыхать. Вздохи были тяжелыми, основательными, но крайн упорно не обращал на них никакого внимания. Стало быть, не простил и прощать не собирался. Зато Варка сжалился, нырнул под елки, вернулся с пригоршней нежно-зеленой кислицы. Жданка принялась жевать тонкие кисло-сладкие стебельки и на время утешилась.
Таким порядком они и вышли на горячий, распаренный, пахнущий вольной травой косогор. Вдали, над лесами и полями Пригорья громоздились белые башни Жданкиной тучи. Где-то над Язвицами стояла радуга. В Починке-Нижнем по-прежнему было пусто. Ворота аккуратно завязаны веревочкой, дверь заперта, и даже сад гол и печален, как поздней осенью. Ни цветка, ни листика…
Господин Лунь веревочку развязал, шагнул внутрь.
– Теть Тась, – зычно позвал он, – ты где?
– Да нету тут никого… – пробормотал Варка.
В траве у забора произошло некое шевеление, и перед изумленной компанией, медленно разогнувшись, предстала маленькая женщина в серой посконной рубахе, основательно перепачканной землей и зеленью. Голова ее была повязана большим белым платком, концы платка парили над сухоньким личиком как заячьи уши.
– Никак крестничек, – звонко, по-молодому пропела