один шанс – ради его поцелуев, прикосновений, горячих ласк. Ради короткого мига, на который можно будет снова оказаться в его объятиях и ощутить обманчивое счастье.
А все мелочи мы преодолеем: его неконтролируемую агрессию, жестокость, эгоистичность, неверность. Забудем про боль, что причинили друг другу. Но затем вступает разум, напоминая про Эмилию, про его родных, что собирались использовать меня в своих целях, про других девушек в его объятиях, про все обидные слова.
И меня отпускает.
На время. До следующего приступа, за который мне потом станет невыносимо стыдно.
И я вдруг понимаю, что все делаю правильно. Нужно только немножечко потерпеть: пройдет время, и обязательно станет легче. Возможно, по истечении лет я даже смогу спокойно смотреть на Кая и разговаривать с ним, не дрожа при этом всем телом, не краснея и не испытывая мучительное, постыдное возбуждение, истязающее все тело. И очень хочется верить, что тогда мое желание бросить все и вернуться в его объятия, принеся себя в жертву его порокам, сойдет на нет.
– Ты заходишь или так и будешь подпирать стену? – Обращается ко мне худенький парнишка в толстенных очках.
Мы стоим возле аудитории профессора Двинских. Большинство посетителей его курса уже в помещении, я одна топчусь возле двери, не зная, стоит ли мне войти, или лучше пройти мимо, так как мечта о стажировке уже не так привлекательна, как раньше. Сейчас я ощущаю совершенную растерянность, и подработка, например, в кафе или аниматором в торговом центре кажется мне более разумной, чем трата времени на интенсив в свободное от учебы время.
– Не знаю. – Отвечаю я, бросив на него мимолетный взгляд.
Наверное, такой же зубрила, какой всегда была я – засыпает и просыпается в обнимку с умными книжками.
– Сегодня «Алло, мы ищем таланты».
– Что? – Вопросительно поворачиваюсь к нему.
Признаюсь, незнакомцу удалось привлечь мое внимание.
– Опять какие-то отборочные. – Говорит тощий парнишка, поправив очки. – Кто лучше всех напишет тест, получит направление на стажировку.
– Тест?
Он пожимает плечами:
– Сочинение, ребус, сканворд, задачка на логику. Каждый год Двинских придумывает что-то новенькое.
– Понятно. – Задумчиво тяну я.
– Так ты не пойдешь?
Теперь моя очередь пожимать плечами.
– Не знаю.
– Тебе не интересна стажировка?
– Еще не решила.
– И правильно. Не ходи. – Усмехается он.
– Почему? – Настораживаюсь я.
– Моя старшая сестра в прошлом году проходила стажировку по направлению профессора, в этом году уже работает на полставки младшим редактором. – Парень морщится.
– Как-то ты не весело об этом говоришь.
– Да. – Улыбается он. – Ее стол в углу, за шкафом. Работает с рукописями, на которые вечно не хватает бюджетов, и завидует коллегам, что издают третьесортную научпоп галиматью – у тех зарплата выше, почет от начальства и столы у панорамного окна.
– Кисло. – Вздыхаю я.
– Все хотят стол с видом на город.
– Если для этого нужно работать с галиматьей, то я – пас.
Мы улыбаемся друг другу.
– Даже за шкафом можно с любовью делать то, во что ты веришь. – Подмигивает мне он.
– Советуешь попробовать?
– Конечно. – Парень кивает на дверь.
И я вхожу первой, даже не спросив, как его зовут.
В помещении куча народа, и мне приходится пробираться на галерку, чтобы найти место, где можно присесть. Тощий парень тут же теряется в массе студентов, заполнивших аудиторию. Шум стихает, едва профессор подает знак.
– Приветствую всех. Ого, как сегодня вас много. – Говорит он, оглядывая ряды. – Вероятно, из-за этого и испортилась погода.
По кабинету проносится гул смешков.
– Но перед тем, как мы приступим к обсуждению новой темы, я попрошу вас достать листочки и подписать в правом верхнем углу фамилию и номер группы. – Профессор берет со стола книгу и открывает на том месте, где она заложена бумажкой. – Сейчас я прочту вам стихотворение Иосифа Бродского «Я памятник воздвиг себе иной». У вас будет пятнадцать минут на то, чтобы коротко, в виде эссе, выразить свои мысли о нем на ваших листочках. – Он также берет со стола стопку бумаг и передает девушке с первого ряда. – Раздайте текст стихотворения всем присутствующим, Марина.
Та бросается помогать профессору. Листы с текстом быстро расходятся по рядам. Я получаю свой одновременно с тем, как Двинских начинает зачитывать его вслух:
Я памятник себе воздвиг иной!
К постыдному столетию – спиной.
К любви своей потерянной – лицом.
И грудь – велосипедным колесом.
А ягодицы – к морю полуправд.
Какой не окружай меня ландшафт,
Чего бы ни пришлось мне извинять,
Я облик свой не стану изменять.
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталость вознесла.
/…/
Пока профессор дочитывает, у меня мурашки бегают по спине. В голове – ни одной мысли, и миллион одновременно. Как будто все это обо мне, о современных людях. С горечью и иронией, о жизни и личных переживаниях. О лицемерии, потерях, независимости.
Дослушав, я впиваюсь глазами в печатный текст.
Чего профессор ждет от нас? О чем хочет прочесть в этих коротких, сумбурных попытках постичь смысл стихотворения?
Я раздумываю около пары минут, затем ныряю косым взглядом в листочек соседки. Она пишет про социалистическую действительность, убивающее собственное «Я» и презрение к властям. Смотрю в листочек соседа с другой стороны – там про эмиграцию Бродского и его нежелание отказываться от убеждений. Все, что и так видно в строках без лупы.
И мне становится неуютно. У меня недостаточно жизненного опыта, чтобы написать что-то большее в противовес тому, что будет содержаться в эссе всех остальных слушателей курса, но и быть как все – тоже не мое.
И тогда я беру ручку и начинаю писать про противопоставление постыдного прошлого потерянной любви. Рассуждаю о том, как важно оставаться самим собой при любых обстоятельствах и сохранять чувство собственного достоинства. А потом говорю об искренних чувствах, о любви, к которой мы становимся лицом, и, когда время заканчивается, меня словно прорывает: я смахиваю слезы, сложив листок пополам и глядя, как его передают по рядам.
У меня такое чувство, будто, наконец, я поделилась с другом частью боли. И в этот момент ощущаю еще большую пустоту – рядом со мной никого, с кем можно поговорить по душам. И собой я тоже, увы, не осталась.
* * *
По пути из столовой в раздевалку меня кто-то окликает.
– Мариана!
Я оборачиваюсь. Это Макс Лернер. Он улыбается, и, похоже, неловкость в общении тут испытываю только я.
– Привет. – Он продирается ко мне через толпу первокурсников, оккупировавших подходы к гардеробу.
– Привет. – Отвечаю я, заправив пряди волос за уши и нервно облизнув