и, когда Василич врубает мне свет, с остервенением луплю по воротам. Так долго, пока не начинаю задыхаться. И когда лед принимает всю мою ярость, я чувствую себя освобожденным. Катаю шайбу по кругу, вспоминаю какие-то финты, которым учился в детстве – они и сейчас приводят меня в восторг.
И вдруг приходит понимание того, что хоккей давно стал неотъемлемой частью меня. Даже сейчас, вечером, в одиночку, без амуниции и без зрителей я получаю нереальный кайф от скорости и прохлады. Мне хочется кричать – от радости и боли, но, подняв взгляд, я вижу тренера, поднимающегося с верхней трибуны. Наверное, задержался на работе и зашел посмотреть, кто это тут нарушает порядок посреди ночи.
Он кивает мне перед уходом, и я отвечаю тем же. Хрен его пойми, что значил этот кивок, но он наполняет меня уверенностью в том, что я на правильном пути в поиске своих приоритетов. Раньше у меня получалось на все сто отдаваться хоккею, пока однажды меня не поглотила ненависть. Осталось лишь понять, как вернуться в ту точку, где я жил спортом и не позволял себе отвлекаться на что-то иное.
* * *
На следующий день в Большом я замечаю Алину. Догоняю и легонько касаюсь ее плеча:
– Привет.
– Ух, ты. – Ее глаза удивленно распахиваются. Она смотрит на меня снизу вверх и будто не верит, что это я. – Паршиво выглядишь! – Не таясь, выдает девчонка.
– Знаю.
– Хотя, обитательниц этого заведения вряд ли смутят красные глаза и впалые щеки. Вон, жрут тебя глазами, глянь! – Усмехаясь, Алина указывает мне на проходящих мимо девиц.
– Как твои дела? – Спрашиваю я, не обращая внимания на улыбающихся студенток, что краснеют при виде меня.
– Ты же явно не про учебу спрашиваешь? – Играет бровями рыжая.
– В общем, да. – Хмурюсь я.
– Все прекрасно. – Улыбается Алина, ожидая следующего вопроса.
Я, признаться, надеялся, что она сама выложит новости о том, что меня волнует.
– Как там…
– Мариана? – Угадывает она.
– Да. – Вздыхаю я.
– А почему ты у меня спрашиваешь?
– Ты с ней так и не общаешься? – Вот теперь я действительно удивлен.
– Нет. – Мотает головой рыжая. – Они ж теперь с Серебровым, как голубки, все время вдвоем проводят: по университету за ручку ходят. А ты не знал?
По моим внутренностям будто кто-то ржавым лезвием проводит.
– Знал. – Мой голос звучит хрипло.
– Так что. – Алина подходит ближе и обнимает меня одной рукой. – Дай-ка тоже тебя потрогаю: может, у нее хоть немного, да шевельнется совесть, если еще осталась. – Она смотрит куда-то в сторону. – Пусть поревнует, узнает, что это такое, когда с твоим парнем любовь крутят у тебя на глазах.
Я слегка ошеломлен. Следую за ее взглядом и вижу Мариану, спешащую куда-то среди толпы. Она поднимает глаза и… натыкается на нас.
Едва не роняет учебник из рук. Притормаживает, отчего ее волосы поднимаются волной над плечами, и почти сразу берет себя в руки: отводит взгляд и меняет траекторию движения – резко сворачивает вправо и сбегает по лестнице на первый этаж.
– А, может, нам с тобой переспать? – Алина шлепает меня по заднице. – Я как вообще? В твоем вкусе? Если нет, уверена, ты мог бы сделать исключение – ради мести. Потерпишь минут пять? Десять осилишь?
Наверное, на моем лице все написано, потому что она быстро сникает.
– Ладно. – Вздыхает, отступая на шаг. – Шучу. Я не могу, у меня на тебя не встанет. Хоть, ты и сексуальный, и, ну… ты понимаешь. Горячий, все дела.
– Может, выпьем кофе в парке? Я угощаю. – Предлагаю ей.
– Правильно. – Кивает рыжая. – Не будем перепрыгивать сразу к главному, будем двигаться постепенно. Сначала кофе, затем комплименты, потом возьмешь меня за руку, придержишь мне дверь, поможешь донести сумку. Завтра подари цветы – я люблю оранжевые розы. Должно пройти десять свиданий, пока я не решусь тебя оседлать. Нет, десять много. – Рассуждает она, пока мы идем к выходу. – Давай пять? Ты раньше целовался с девчонкой с пирсингом? Представишь меня своим друзьям, или у нас будет тайный роман? Кстати, тебе придется причесаться, когда придешь знакомиться с моей мамой, она любит опрятность.
– Понятно, почему вы сдружились с Марианой. – Хмыкаю я, открывая перед ней дверь. – Ты – забавная.
– Молодец. – Хвалит рыжая. – Зарабатываешь очки. Чем больше очков, тем ближе наш первый секс. Какие твои любимые позы? Есть особые предпочтения? Стандарт или что-то извращенное? Если честно, я против экспериментов, но оральные ласки допускаю – даже приветствую. Но есть и табу: с заднего двора ко мне не ходи, тут я строго придерживаюсь православных традиций.
Алина особо не пытается приглушить тон голоса, поэтому на нас оборачиваются все студенты, что встречаются по пути к парку.
– Своего ты добилась. – Усмехаюсь я, оглядываясь. – То, как ты обсуждала наш возможный секс, слышало пол-универа.
– Не возможный, а будущий. – Довольно хохочет рыжая. – Обожаю такое: теперь я – та сучка, что увела Кая у сучки Турунен!
– Прости, но я должен сказать. – Глядя на нее сверху вниз, произношу я. – Видно, как тебе плохо.
– М-да? – Она поджимает губы, будто вот-вот расплачется.
– Угу. – Киваю.
Подхожу к павильону, заказываю два кофе.
– Я думала, это все из-за тебя. – Пожимает плечами Алина, почесывая шею в том месте, где у нее татуировка. – Ну. Она. С Витей. Я думала, это чтобы насолить тебе. Даже не ожидала, что меня так заденет, и… что у них это продолжится.
Я прикусываю губу, сдерживаясь, чтобы не вывалить на нее подробности того, как я застал Мариану в его постели. От таких новостей у рыжей вовсе крыша поедет.
– Чего молчишь? – Смотрит она на меня с надеждой. – Как ты мог так облажаться?
– Не знаю. – Отвечаю, прочистив горло.
– Я сразу знала, что у вас не получится. – Алина поджимает губы. – Ты – хищник, она – недотрога. У нее не было шансов. А с Витьком, ты прости, конечно, с ним у нее по-другому будет. Она уже зубки отрастила и больше себя в обиду не даст. Возможно, и сама парней использовать научится.
Я беру кофе и передаю один стаканчик ей.
– И все из-за тебя. – Добавляет она. – Ты хоть немного жалеешь, что так у вас вышло?
– Жалею.
–Она ведь тебя любит.
Мое сердце пропускает удар. Я поворачиваюсь к Алине.
– Нет.
– Любит, конечно. – Уверенно говорит она. – И если бы не твоя зазноба беременная, точно бы тебя простила. И за твои выкрутасы, и за проделки твоей матери.
– Я уже ничего не понимаю. – Говорю, останавливаясь и уставляясь на нее.
– А что тут понимать? – Сделав глоток,