— Вот наш Адам, — сказал Анатолий Семенович. — Пятнадцать лет назад это же было и на месте станции.
Деревья, ограждающие сад, стояли двумя полосами, меж которых тянулся канал, полный бегущей воды. Анатолий Семенович предложил пройтись по степному берегу канала. Здесь, у внешней — ветроударной — стороны лесного ряда, немилосердно крутило; не зная, куда деваться, ветер бешено набрасывался на деревья, выл, хлопал, налетал вихрем на вихрь, хватал путников крепкой медвежьей обнимкой, то не пускал вперед, то, наоборот, так свирепо толкал в спину, что невозможно было остановиться.
— Какой вредный… — сказал Лутонин, хватая на лету сорванную с головы фуражку.
— К сожалению, многие еще не знают, какой вредный. — Анатолий Семенович взял Лутонина и Домну Борисовну под руки: так было легче противостоять неожиданным и диким налетам вихрей. — Для многих это только неудобство: пыль лезет в глаза, в нос, хрустит на зубах. А на самом деле — бедствие. Каждый порыв ветра безвозвратно уносит толику мелкозема и влаги — расхищает плодородие наших почв.
На очередном шлюзе перебрались через канал обратно в сад, за полосу лесозащитных насаждений. Сад по-прежнему тихо, безмятежно поколыхивался, не ведая, что рядом с ним буря.
На вороном жеребце, запряженном в дрожки-бегунки, лихо подкатил коренастый пожилой человек с рыжевато-седыми длинными усами. Одет он был в брезентовый костюм и высокие резиновые сапоги.
— Рабочий сказал: вас трое. Я себе думаю: да я четвертый — коню хорошая нагрузка, и не взял кучера. Четверо управимся как-нибудь с одними вожжами. Первым кучерить начинаю я. — Он выпятил и без того внушительную грудь, раздвинул локти. — Каков кучер?
— Говоря откровенно, кучер из вас получился бы не хуже инженера: что грудь, что спина, что зык — самые кучерские. Промашку сделали. — Анатолий Семенович всем кивнул: — Знакомьтесь! Наш инженер по поливу Иван Титыч, главный хакасский водяной, безошибочный глаз — ватерпас. Не надо ему никаких нивелиров. Прищурится, посмотрит и пошел: «Веди арык за мной! Веди смело!» Сколько раз проверяли — ни на сантиметр не ошибся. Вся орошаемая Хакассия знает: как пошел Иван Титыч, так пойдет и вода. Он ее на гору завести может.
— Н-но… н-но… — заворчал смущенный Титыч.
— И заметьте, человек без всякого специального образования, на станцию поступил рабочим. Всего достиг здесь. Своим талантом.
— Однако довольно хвалить, — сказал Иван Титыч, окончательно сконфуженный; он и так был румян, а тут раскраснелся — вот кровь брызнет. — Должен поправить вас: я уже не главный водяной, а лапоть. Вот у меня помощник есть, хакас Миша Коков — парнишка двадцати лет… вот у него глазок… где нашим!
«Как же хороша, богата жизнь! Везде, в любом деле свои споры, соревнование, таланты и знаменитости», — подумала Домна Борисовна.
Все уселись на бегунки.
— Куда ехать? — спросил Дробина Иван Титыч.
— Предоставим выбор гостям.
На станции было разностороннее хозяйство: поля, огороды, парники, молочная ферма, птичник, пасека…
— На поля, — сказал Лутонин, и в памяти всплыли неоглядные однообразные массивы: черные, зеленые, в дымке цветения, спелые, сжатые, тучные, голодные, в радостном шуме работы, в белом саване снега. «Поля, поля! Нет другого, что так же волновало бы человеческое сердце, как вы, оплаканные и воспетые поля!»
Бегунки застучали колесами на мостике через оросительный канал. Этот стук вывел Лутонина из задумчивости.
— Приехали, — сказал Иван Титыч.
Здесь были совсем иные поля. Ленты молодого леса и оросительных каналов размежевали их на множество небольших участков. Одни из участков уже зеленели всходами, на других пахали, боронили, сеяли, поливали. Среди привычных машин были незнакомые, и делали они что-то непонятное. Станция, как учреждение опытное, разводила многие сорта пшеницы, овса, ячменя, кукурузы, сахарной свеклы, огурцов, помидоров. Сев был разный: поздний, средний, ранний, с поливом, без полива, по стерне… Лутонина особо интересовало, когда сеять колосовые и как охранять поля от выдувания и суховеев.
Анатолий Семенович сказал, что на поливных землях можно сеять до июня, успеет и вырасти и созреть: лето в Хакассии долгое, солнечное; на богаре сеять что ни раньше, то лучше, а для защиты от ветров надо сажать лес.
— А будет расти он без полива?
— Уже растет. Иван Титыч, поверните на богару!
Богарный участок лежит у границы Опытной станции. Дальше на сотню километров раскинулась совершенно нагая — без единого деревца — степь. По южной стороне участка, против особенно злых суховейных ветров, посажена лесная полоса.
Ехали вдоль опушки этой полосы.
— Что в степи невозможен лес — вреднейшее заблуждение, — говорил Анатолий Семенович, кивая на стройные ряды молодых сосен и берез. — Возьмем к примеру нашу Хакассию. Люди живут здесь тысячи лет и все время лес рубят, ломают, его вытаптывает скот, палят пожары. Никто не воткнул прутика, а только сводят, сводят… И все-таки он есть до сих пор. «Невозможен», — бессовестный, злостный поклеп на природу. Его «рубаки» выдумали, — старик вызывающе оглядел своих спутников: кто не согласен? Но здесь противников не было, и тогда, сжав кулаки, проговорил в пространство: — За тысячи лет раздели родную матушку до пупа.
Некоторое время он сидел молча, нахмуренный, грозный, неприступный. Потом сказал с удивившей всех после «грома» нежностью в лице и голосе:
— А если к нему не с топором, а с любовью; не рубить, а сажать, холить… Какие зашумят боры! Дубравы!
Домна Борисовна попросила Ивана Титыча остановиться:
— Я хочу поглядеть лесок поближе.
— Убеждайтесь! Убеждайтесь! Неподдельный.
Она встала меж сосенок и березок помериться с ними ростом. Деревья были изрядно выше ее.
— Сколько им лет?
— Двенадцать.
— Росленькие.
— Больше требовать стыдно. Их ведь донимают и зной, и суховеи, и морозы, и бураны. Они принимают на себя первые, самые свирепые удары степных стихий. И, как видите… — Анатолий Семенович тоже встал среди деревьев. — Уже меня переросли. И другим еще помогают: хлеб, овощи, да все около них гораздо лучше растет.
— Совсем не поливаете? — спросил Лутонин.
— Ни разу. Перед посадкой за год натыкали хворосту. Зимой поднабрался тут снежок, а едва растаял, мы тотчас же, в мокрую землю, посадили лес. Затем он постарался уже сам: корни запустил — не скоро найдешь, где конец; иную зиму кругом голо, снег вроде и не падал, а здесь всегда сугробик.
Поехали дальше. Лесная полоса кончилась.
— Теперь покажем клеверок, — сказал Анатолий Семенович.
— Клевер? — обрадованно удивилась Домна Борисовна: она знала, что в большей части степной Хакассии клевер не растет, хотя трудились над ним много. — Как же удалось вам?
— Сам пришел!
— Са-ам?
— Да-да. Сколько раз сеяли — все впустую. Упорно не хотел расти, а потом, где и не думали сеять, вдруг появился.
Бегунки остановились у лесной полосы, обрамляющей оросительный канал. По берегам в нескольких местах весело зеленел клеверный трилистник.
Домна Борисовна спросила, откуда он мог взяться. Анатолий Семенович показал своей палицей на юг и запад:
— Там, в предгорьях Саян и Кузнецкого Алатау, в пойме и на островах реки Абакан, клевер — не редкость. Переселился оттуда.
— И как удачно попал — именно к вам, на станцию.
— Он знает, где встретят его с почетом, — пошутил Дробин, затем объяснил неожиданное появление упрямца: — Вода, ветер, птицы постоянно несут клеверные семена из предгорий в степь. Перекочевали, наверно, уже миллиарды семян, другие миллиарды были высеяны человеком, но все они погибли из-за плохой почвы и слишком жесткого климата. И только здесь, под защитой лесной полосы нашли впервые то, что любят. Великое переселение увенчалось наконец победой.
— Я хочу уточнить, — сказал Степан Прокофьевич. — Если их миллиарды, они, надо думать, побывали везде.
— Определенно. И не раз. Целыми армиями.
— Почему же уцелели только здесь?
— Клевер — очень нежное растение. На наших полях уживаются почти все злаки, а клевер никак. И поливаем его и удобряем — все равно гибнет. А сюда вот забрался сам. И что интересно — десять лет назад сеяли его на этом самом месте, тогда погиб.
— Чудеса какие-то, — заметила Домна Борисовна.
— А чудотворец — лес. Вокруг себя он так переделал почву, климат — в зной притеняет, на зиму прикрывает снежком, что клеверу лучше и не надо. Нынче должен зацвести. Косить не станем. Весь на семена. — Анатолий Семенович отвесил Домне Борисовне церемонный поклон: — Получайте, граждане, новый хакасский клевер!
— Замечательно! Необыкновенно! — воскликнула она. — Первый килограмм семян — наш.