Читать интересную книгу Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

Глаза у него были злые, губы кривились, на висках вздулись жилы.

— Степан Прокофьевич, что с вами? — Домна Борисовна схватила директора за руки. Она подумала, что у него начинается припадок: фронтовик, наверно, был ранен, контужен, болезненная раздражительность, и стала уговаривать, как больного: — Успокойтесь! И чего так разволновались?

— Снимите путы, я не собираюсь драться.

Она отпустила его руки.

— А вы — неосторожная женщина, — сказал он, смеясь. — Разве можно хватать такого зверя? — и показал свои большие костистые кулаки. — Представьте, что вы не ошиблись: я болен, и со мной буйный припадок?

Она зажмурилась.

Степан Прокофьевич кивал на дымящееся пылью, будто зыбкое поле и говорил:

— Пашем. Сеем. Косим. Надрываемся. Соревнуемся. Не спим ночей. Мним себя героями. А на самом деле — растратчики, преступники. Раскачиваем мертвую зыбь. Посчитайте, сколько напрасного труда. А денег, семян уходит впустую. А износ машин, гибель скота от перегонов, недокорма. Посчитайте, посчитайте! Страшно подступиться. Гора убытков. И еще громоздить ее? Нет, довольно! — Сначала он говорил несколько неуверенно, с расстановками, додумывая какие-то неясные мысли, потом тверже и, наконец, непреклонно: — Я делаю стоп. Больше не пашу, не сею.

— А что же будете? — спросила Домна Борисовна. — Ждать, что вырастет непосеянное?

— Но и это… — Лутонин сильно взмахнул рукой, словно хотел зачеркнуть все поле, — не дело!

«Ну-у, кажется, променяли мы кукушку на ястреба. Застреха хоть и через пень колоду, но все-таки сеял», — подумала Домна Борисовна и тяжко вздохнула.

Полевод Окунчиков, пожилой, щупленький, весь одноцветно серый — волосы, лицо, одежда, обувь, — точно вывалянный в пыли человек, начал энергично откашливаться, затем быстро, с видом расхрабрившегося воробья, шагнул к Степану Прокофьевичу:

— За ветер мы не ответчики, а со своим делом управляемся не плохо. И несравнимо с прошлым годом. Как небо от земли. В прошлом году сеяли полтора месяца и вытянули только на восемьдесят процентов плана. Что ни день — скандал: нет горючего, семян; завезли горючее — сломался трактор. А нынче точка в точку по плану.

— И все равно плохо, — заметила Иртэн.

— Чем? Где? Почему? — зашумел Окунчиков. — Обхаивать все с маху не годится. Вы взгляните в план, в сводки.

Иртэн сказала, что современное массовое земледелие в Хакассии очень молодо, ему всего лет двадцать. До революции было запахано только двадцать восемь тысяч гектаров. Агротехника с учетом местных условий разработана слабо. Большей частью применяются способы, взятые с других мест. Именно так, по-чужому, работают и на конном заводе. Посевную надо бы уже кончать, а ее только начинают. Хакассия бедна осадками, кроме того, выпадают они не вовремя. И сеять надо как можно раньше, пока земля еще держит осенне-зимнюю влагу. При хакасском солнце и ветрах влага быстро убывает. Посевы Опытной станции показывают, что не только дни, а даже часы задержки сева резко снижают урожай. Сколько раз бывало: план выполнен и даже перевыполнен, а всходов — ни единого, семена даже не набухнут. Такой план хуже суховея.

— Нам все уши прожужжали: план, план, план!.. А его, оказывается, надо в печку! — сказал раздраженно Хрунов, потом обратился к Домне Борисовне: — Теперь как будем — продолжать разбрасывать семена или выбирать обратно?

Она пожала плечами: не знаю.

— А-а… — Хрунов сердито тряхнул головой. — Вы больше всех не давали нам проходу, у вас и вместо «здравствуй» было: «Как с планом»? А теперь в кусты: «Не знаю!»

Тракторист, сокрушенный воспоминаниями о многолетних напрасных трудах, сожженных солнцем и развеянных ветром, сердито оглядел всех и заключил:

— Эх мы, горе-пахари!

Степан Прокофьевич, Домна Борисовна и оба бригадира уехали в центральную усадьбу составлять новый, уплотненный план сева. Иртэн на это время поручили руководить полевыми работами.

— Девчонка-то, выходит, умнее стариков, — сказал Лутонин, перелистывая прежний план.

Эта похвала показалась Окунчикову обидной для своего поколения, он решил несколько оправдать его и снизить молодое:

— Так и должно быть, — сказал он. — Я, к примеру, А и Б узнал только в двадцать пять лет, после революции. А теперь едва отмусолят соску, им уже суют карандаш. Нас, бывало, чуть поднимешь голову, бах по макушке: куда лезешь, сиволапый, вонючий, чурбан нетесаный. А нынче, если сам забудешь про школу, другие напомнят, на дом придут, и за ученье не ты платишь, а тебе. Нынче даже нарочно и то мудрено дураком остаться, и для этого нужен немалый ум. Промежду прочим, эта девчушка никаких особых звезд не открыла, все ее откровения хорошо видны и самым простым глазом.

— Почему же вы молчали, когда составляли посевной план?! — упрекнула его Домна Борисовна.

— Все равно короче не стал бы. Мы же с вами вместе и так и этак уминали его, утрясали — больше не поддается. Сами видите, какой здесь дикий климат, может быть, надо весь сев свернуть в одну неделю, в один даже день. Но по рабочей силе, по тяглу никак это невозможно. И к чему заводить шум-гам?

— Не лучше ли спрятать глаза в карман? — насмешливо досказал Лутонин. — Такой зрячий, знаете ли, хуже слепого.

— И чего вы взъелись на одного меня? Солнышко жарит всех одинаково, суховей дует тоже для всех. И никого это не беспокоит. Парторг, директор — все кругом молчат. Почему на всю Хакассию обязан вопить: «Беда! Горим!» — один Окунчиков? С посевной у нас не хуже других, мы не из последних.

— Нам чужая беда — не утеха, — прервал Окунчикова Степан Прокофьевич. — Не будем толочь воду: кто да что. Скажите, вот сейчас можно ускорить сев?

— Смотря по тому, как будет с пахотой. — Окунчиков вопросительно глянул на Хрунова.

— Не кивайте на соседа, его спросим особо. Отвечайте за себя!

— Надо подумать. Мы уже всяко уплотнялись, утрясались.

— Слышали, повторять не требуется. Утрясайтесь снова. Завтра все ваши соображения — ко мне. — Степан Прокофьевич хлопнул ладонью о стол. — Вот сюда!

Потом с тем же вопросом: можно ли ускорить сев, обратился к Хрунову.

— Можно, — ответил тот без уверток. — Ночи стоят светлые, полнолунные — работай, как днем. Но надо учесть и другое. Поля лежат вразброс: сотня гектаров здесь, другая там, третья еще где-то. Настанет рабочим время обедать — бредут на кухню в полевой стан. Час туда, час обратно, а машины стоят. Бывает и того хуже: если участок далеко от кухни, там рабочий сам же и повар. Пока он собирает по степи что-либо горючее: колючки, попрыгун, навоз, потом разводит костер, кипятит да варит — машина опять на простое. Надо завести другую практику: каждому работнику доставлять харч прямо на участок. И еще одно упущенье: положились на трактор и совсем почти забыли про коня. Заводу не занимать коней у соседа. Инвентарь конный — плуги, бороны, сеялки — тоже должен быть: когда пошло переключение с коня на трактор, этого инвентаря уйму сдали в отставку. Надо переворошить склад и все работоспособное двинуть на поля.

Направив Хрунова в склад пересмотреть погребенный там сельскохозяйственный инвентарь, Степан Прокофьевич спросил Домну Борисовну:

— Почему умолчал Окунчиков о раннем севе?

— Не умолчал, а сумничал. Самому ему про ранний сев и во сне не снилось. А услышал про него, да еще от такой зелени, как Иртэн, и заело: как можно что-нибудь раньше меня? Он везде так: «Нашли тоже новость, я это давным-давно знаю». Ему и прозвище — «Илья Петрович давным-давно про все одно». Только и слышишь от него: «Я говорил, я предвидел», — а все чужое. — Домна Борисовна заговорила о посевной, но с первых же слов споткнулась на Окунчикове и сказала раздраженно: — Мелкий, пустой человечишко. А такой мастер соваться под ноги! Вот постоянно так: за что ни возьмись, сначала надо перешагнуть через Окунчикова. Что «солнце жарит всех одинаково» — справедливо, а что «никого это не беспокоит, кроме Окунчикова да Опытной станции», — брехня. На самом деле вопрос, когда сеять, может быть, нигде не вызывает столько споров, как здесь. Одни говорят: сей как можно раньше, лови осенне-зимнюю влагу. Другие, наоборот, отстаивают поздний сев. У них тоже есть свой резон: первая половина хакасской весны — апрель и май — сухая, с сильными ветрами, которые выдувают из почвы, особенно из вспаханной, плодородный мелкозем, а с июня устанавливается теплая, тихая погода, начинают выпадать дожди. Были годы, когда поздний сев, под эти июньские дожди, давал богатейший урожай. Есть немало людей, которые отрицают всякие посевы, и ранние и поздние, на богарных землях[9] признают только поливные. У них свой резон: на богаре бывает чаще недород, чем урожай, и нет смысла работать два-три года ради одного урожая. И, наконец, есть такие, как Застреха, которые отрицают даже и поливное земледелие. И тоже как будто есть резон: вспашка способствует выдуванию, и поливные земли, бывшие до вспашки отличными пастбищами, могут обратиться в пустыню.