Огонь поутих только с темнотой, и нам доставили обед с «подогревом». Вместо чарок находчивый Дмитрий предложил использовать медные колпачки с дистанционных снарядов:
— Как раз пятьдесят грамм влезет.
Обедаем в машине при свете. Для этого включена «иллюминация» — верхний плафон в боевом отделении. Но предварительно закрыли все люки, повернули в тыл перископы, а на прицел и на триплекс водителя надели пилотки. Стол наш — опущенный лоток люльки. На нем — добрый ржаной солдатский хлеб, нарезанный толстыми ломтями, и вода в алюминиевых кружочках, снятых с питьевых бачков. Остальное — в котелках, из которых валит пар. Нил по праву старейшего (ему уже тридцать два!) предложил первый и единственный тост за наш скорейший выход на берег Балтийского моря. Сверкнули медные колпачки при бледноватом свете матового плафона, и все громким шепотом трижды прокричали «ура!».
В 23.00 слушали сводку Совинформбюро. 1-й Прибалтийский уже вышел к морю севернее города Мемель (Клайпеда). В Северной Трансильвании наши войска крепко теснят противника. В Венгрии идут бои за город Дебрецен. В Югославии успешно продолжается наша наступательная операция. Молодцы [452] югославы! С 1941-го в труднейших условиях дерутся с оккупантами, и до сих пор у наших братьев по оружию есть еще порох в пороховницах.
А мы идем на Ригу. 11 октября
Боевой денек! Побатарейно выскакивая метров на сто вперед по лощине, бьем прямой наводкой по изрытому окопами лесу то с одной позиции, то с другой, не давая противнику опомниться и пристреляться. В первой половине дня подошли еще несколько наших ИСУ и два ИСа и тоже включились в дело.
В самый разгар боя, когда три самоходки нашей батареи, ведя огонь, преодолели уже половину расстояния до леса, что сверкал частыми вспышками ответных выстрелов, а на правом фланге ИСУ-122 и ИСы почти подступили к опушке, у нашего орудия на девятнадцатом снаряде заело витую стальную (дурацкое новшество!) гильзу. Не теряя времени на связь с комбатом, приказываю Нилу отвести машину метров на сто пятьдесят назад, за кустарник, чтобы не торчать на открытом месте, пока будем извлекать застрявшую гильзу. Она так туго засела в казеннике, что пришлось под обстрелом вылезти из машины и втроем изо всех сил выколачивать ее банником. Выбить-то выбили, но при этом вышел из строя механизм облегчения заряжания, так как погнулась ось удержника гильзы. И эта чертова ось мешает теперь заряжать орудие и не дает замку закрываться до отказа.
Поколебавшись несколько секунд, приказываю Салову и Мацапаеву снять весь механизм: все равно оружейники будут его ремонтировать, а стрелять на такую дистанцию, чтобы ствол нужно было задирать, случается раз в год по обещанию, и сегодня тем более этого делать не придется. Главное — скорее встать в строй. И ребята, вспотев от волнения, устраняют неисправность. Но в эти считаные минуты картина на поле изменилась. По самоходкам, приблизившимся к опушке без сопровождения пехоты, ударили фаустники, но попали только в одну, не пробив, к счастью экипажа, бортовой брони. После этого машины на правом фланге подались назад, и посреди луга остались, продолжая вести огонь с места, лишь две ИСУ-152 нашей батареи. [453]
Румянцев, потерявший из виду нашу машину, решил, что мы празднуем труса, и вызвал меня по рации к себе, не желая слушать никаких объяснений. Делать нечего. Оставив экипаж заканчивать ремонт орудия, бегу по лугу, то и дело бросаясь ничком на землю при близком разрыве. Добираюсь благополучно, докладываю. Комбат гневно обрушивается на меня: оказывается (так считает он, Румянцев), атака сорвалась из-за нас! Черт с тобой! Молчу. Если слишком разойдется, спрошу, где он был вчера, когда нас тут немцы чуть было не прижали и командир полка сам взялся руководить действиями самоходок. И в этот момент позади «флагманской» ИСУ подала голос наша, выкатываясь на луг из кустов орешника. Мне хорошо видно ее из полуприкрытого квадратного люка. Комбат вскидывает голову и замолкает, прислушиваясь. Снова раздается гулкий басовитый рев.
— Кто это там развоевался?
— Мои. Разрешите идти?
— Идите.
Злясь и радуясь одновременно, чертом вылетаю из квадратного люка и несусь по лугу обратно, пригибаясь и петляя, как заяц: по башне самоходки позади меня сразу процокала длинная очередь. Потом пули пошли низом, и мне пришлось приземлиться и ползти дальше по полегшей, притоптанной гусеницами траве. Уже совсем недалеко, метрах в пятидесяти — шестидесяти, моя машина, а на полпути к ней — маленький бугорок, и пули взбивают на нем фонтанчики пыли и косят желтоватую траву. И головы нельзя поднять. Спиной чувствую, что какой-то фриц охотится за мной... Вот прицепился, сволочь! Злюсь на не в меру усердного пулеметчика и на комбата, устроившего мне эту «прогулочку», и не припомню, кому из них досталось больше «благословений». Злюсь, крепко прижимаясь грудью и щекой к земле, а сам постепенно подбираю под себя левую ногу для резкого прыжка вперед, с нетерпеливым трепетом выжидая, когда немец прекратит или хотя бы перенесет огонь. Главное — успеть за бугорок. Заткнулся, гад! Наверно, лента кончилась. Стремительно взметываюсь и «быстрее лани» достигаю заветной цели, камнем падаю по ту сторону и распластываюсь по земле. Пули с опозданием зашлепали по верху бугорка, с коротким свистом проносятся над ним. Подо мною какое-то углубление, и в нем возится что-то живое, пыхтит, пытаясь [454] избавиться от груза, навалившегося неожиданно сверху. Не отрываясь от земли, чуть отодвигаюсь в сторону и вижу в полуметре голову и плечи солдатика. Пилотка съехала ему на самый нос, из просторного ворота гимнастерки выглядывает тонкая пацанья шея. Поправив пилотку, солдат сперва с испуганным удивлением смотрит на меня, помаргивая редкими ресницами, потом прижимается к стенке своей узенькой ячейки, молча приглашая занять место рядом. С трудом, хотя тоже не толстый, втискиваюсь в вертикальную нору. Одна из стенок у нее даже кирпичная. Должно быть, остаток фундамента от какой-то давным-давно снесенной постройки.
— Надежно закрепился, — хвалю из вежливости хозяина норы, — из такого замка тебя только миной или бомбой выковырять можно, да и то при прямом попадании. Попотел небось?
— Да нет, — застеснялся паренек. — На дыру эту я случайно наткнулся, когда пулеметчик ихний прижал. По лугу никому проходу не дает, сучье вымя. Так и садит — не высунься. Вот смотрите.
Боец надел пилотку на винтовочный шомпол и начал медленно приподнимать ее над бугорком. Тотчас хлестнула пулеметная очередь.
— Так что «загорать» вам здесь до сумерек, товарищ лейтенант. И как это он давеча не срезал вас — в толк не возьму.
Но «загорать» мне было очень некогда, и в паузах между очередями машу рукой и громко кричу, повернув голову в сторону своей машины. На мое счастье, через несколько минут кто-то из экипажа заметил мои сигналы, и Нил, осторожно обогнув наше убежище, загородил бугорок от заядлого фрица кормою самоходки. Вползаю в башню с надмоторной брони через квадратный люк, радуюсь про себя возвращению, как радуются возвращению в родной дом. Пехотинец не пожелал расстаться со своим окопчиком.
Остальные машины наши, прикрывая друг друга огнем, вернулись на исходный рубеж: в лесу без пехоты делать нечего, а сгореть легче легкого.
Наблюдаем с Дмитрием в перископы за опушкой прямо перед нами. Лес еще больше поредел за сегодня. Во многих местах деревья крест-накрест попадали друг на друга, образовав завалы, среди которых нет-нет да и промелькнет уменьшенная расстоянием фигура чужого солдата. Наше внимание [455] привлек один из них, который почему-то, в отличие от других, не исчез сразу, а несколько минут мотался туда-сюда по опушке и в ее глубине. Двигался он неровно и часто менял направление: то приникал к земле, то перемахивал через ствол поваленного дерева и словно сквозь землю проваливался, очевидно спрыгивая в воронку или окоп, то быстро перебегал голое место, и тогда незастегнутая шинель его трепыхала полами, будто крыльями.
— Связной? — гадает вслух Салов, следя за странными маневрами немца. — Нет, наверно, связист. Концы с концами свести не может, должно, вот и рыскает по передку. Фитиль схлопотал от офицера...
— Да помогите же фрицу! — не выдерживает Нил, поднимаясь со своего сиденья, и заглядывает в перископ наводчика. — Двиньте по нему осколочным: он же, стервец, налаживает связь на вашу голову!
Митя старательно прицеливается и «двигает». Летят по воздуху вырванные с корнем кусты, описав верхушкой в небе широкую дугу, тяжело рухнула высокая сосна. «Крылатый» фриц больше не показывался.
Быстро сгущаются октябрьские сумерки. Когда совсем стемнело, через реку к боевым машинам доставляют обед, а заодно и недельный запас махорки, соли, сахарного песку и офицерский доппаек, в который входит печенье и сливочное масло. Последних двух продуктов хватает нам на одно экипажное чаепитие.