С рассветом снова за дело. Доконали общими усилиями большой сенной сарай, давший нам приют прошлой ночью: разобрали у него все четыре стены. Добротные бревна перетащили на себе к гати, а потом помогла возить самоходка гвардии лейтенанта Хилова, серьезного белолицего командира. Из этой уймы бревен соорудили настил и к 19 часам окончательно... посадили и карапузовскую машину, которая вчера, пытаясь выручить нашу, увязла сама. Вот тебе, бабушка, и Рижский залив! 27 сентября
Отчаянно сидим!.. Скоро в Нилов лючок вода польется. Подходы к машине и спереди и сзади — отвратительнейшие. Как только заработают двигатели самоходок — начинает угрожающе колыхаться загаченная трясина. Но мы дадим ей бой: у сарая есть еще крыша, а метрах в трехстах отсюда стоит крепкий, кряжистый дом. Много бревен понадобится, чтобы заткнуть вонючую пасть болота... Вот только зло берет на Хилова, из-за чрезмерной осторожности которого мы уже двое суток ковыряемся здесь. Вперед-то нас можно было тянуть, когда наша машина не увязла еще так глубоко с помощью Карапузова. [435]
Прибежал полковой тягач с Василием Егоровым, но ничем помочь застрявшим машинам не может, потому что здесь ступить, как говорится, гусеницей негде. Поэтому он возит на своей спине, как и все мы, бревна. Их нужно много.
Работаем до полного изнеможения, до упаду, устилая бревнами подход к машине Карапузова, сидящей ближе меня к берегу. Болят стертые в кровь плечи, сильно ноет спина, подкашиваются ноги. В самом конце дня, извозившись по уши, вытащили из-под грязи свой буксирный трос. И сколько же еще «припухать» нам здесь в ожидании армейских тягачей, снабженных длинными тросами и полиспастами?
С тупым равнодушием (очень хотелось спать) выслушиваю новость, доставленную кем-то из штаба, о награждении нескольких человек, в том числе и моей особы, за дело под Молочным Заводом. Говорят, что представлен к ордену Отечественной войны, и даже номер приказа по 1-й Ударной армии в подтверждение своих слов сообщили (№ 0325 от двадцать какого-то сентября). 28 сентября
Побаливает живот: то ли от болотной водицы и кое-как приготовленной пищи, то ли от тяжелых бревен. Прибыл к месту нашего «большого сидения» сам командир нашей эвакороты гвардии капитан Бирюков. Он сразу обнадежил нас, порадовав сообщением о том, что где-то торопится к нам на помощь армейский тягач. В честь этого с удовольствием выпили холодного молока, случайно обнаруженного в погребе избы, когда разбирали ее под настил. 29 сентября
Утром пришел армейский тягач! С воодушевлением взялись мы за бревна и таскали их на болото до самого вечера. В 19 часов тягачи попытались тянуть Карапузова, застрявшего недалеко от берега, но лишь глубже всадили его машину в торфяник, успев протащить вперед всего метров на пять. В 20.30 оставили все до рассвета, так как стало совершенно темно.
Продуктов не привозят третьи сутки, но у нас есть свинина, вот только хлеба и соли нет. [436]
30 сентября
В полдень два тягача выволокли самоходку Карапузова на дорогу, причем у полкового после таких натуг пробило прокладку головки блока цилиндров, а двумя машинами (армейским тягачом и карапузовской самоходкой) нашу не выдернешь: сильно держит ее трясина.
Нетерпеливо ждем армейской летучки, которая должна отремонтировать полковой тягач, и перекладываем до самой темноты бревна, развороченные и раскиданные гусеницами при буксировке Карапузова.
Наша ИСУ все глубже уходит в торфяник, угрожающе кренясь вправо и все выше задирая корму. Вода, проникая сквозь законопаченную смотровую щель и вокруг броневого клина водительского лючка, постепенно наполняет нутро самоходки. Поэтому мы, несмотря на наступившую темноту, приняли необходимые меры: подняли из башни на моторную крышку аккумуляторы, густо смазали солидолом канал ствола и замок пушки, плотно укутали промасленным чехлом конец ствола, а ствол установили параллельно земле и закрепили в таком положении широкой стальной стопорной лентой; затем выложили на дороге перед самоходкой настил из бревен во всю длину ствола — будет дополнительная опора для машины, которую медленно, но верно засасывает бездонная утроба болота. Еще вчера мы облегчили самоходку тонны на полторы: вынули все снаряды и перелили горючее из двух баков в другие машины.
Если завтра утром не придет обещанная ремлетучка, то аварийный егоровский тягач сойдет за «мертвяк», а две машины потянут нашу с помощью полиспаста. Так было решено на «техсовете» в старой, но крепкой и удивительно чистой бане, куда мы собираемся после работы. Кто-то в шутку окрестил эту баньку «штаб-квартирой», и название прижилось.
Будет завтра работенки! 1 октября
Целый день трудились в поте лица. Какое там — лица! Аж пар ото всех валил столбом. Бревна распиливали, грузили на тягач и на самоходки, а там, где бронированные тяжеловозы пройти не могли, таскали на себе и с превеликим тщанием укладывали одно к одному, скрепляя друг с другом железными скобами (увы, их очень мало) и проволокой, — словом, устилали [437] себе путь к спасению; на спуске к болоту, пониже бывшего сенного сарая, вырыли капонир для «мертвяка», чтобы Егоров мог упереть свой тягач лбом в земляную стенку.
И вот армейский тягач не спеша впрягается в длиннющий трос, пропущенный через полиспаст, который надежно прикреплен к концу буксирного троса нашей машины. Другой конец длинного троса держит на своем крюке, стоя в капонире, тягач Васи Егорова.
Смотреть на нашу самоходку жалко и страшно: правый борт ее уже до самой башни погрузился в болото, пушка бессильно лежит на помосте из бревен, словно вытянутый хобот доисторического слоновьего родича, изнемогшего в борьбе с предательской топью и обреченного на верную гибель...
К тягачу, пятясь задом, подошла самоходка Карапузова и прицепилась к нему буксирным тросом. Водители осторожно натянули тросы, выбирая слабину.
Настала решительная минута. Все работающие отошли подальше, чтобы не рубануло тросом, если он вдруг лопнет, и замерли в томительном ожидании.
Бирюков стал на бугорке так, чтобы его видели сразу оба водителя, и подал рукою команду «вперед». Дизели дружно взревели, обе машины рванулись и легко пошли на пригорок — моя осталась на месте... Бирюков поднял вверх руку и резко опустил — стоп!
Все в недоумении бросаются к моей машине... Черт возьми! Лопнуло «ухо» нашего буксирного троса, «надкушенное» болванкой во время разведки боем, когда нам пришлось ретироваться из-за речки под огнем. Проклятая болванка! А я — болван, каких свет не видывал, потому что тогда не придал никакого значения этому повреждению, а сейчас, измотанный проклятым болотом, даже не задумался о том, выдержит ли поврежденный коуш такую дикую нагрузку.
Совершенно убитый случившимся, казнюсь, уныло опускаю нос, однако Нил Тимофеевич, произнеся два-три кратких, приличных моменту выражения, не теряя времени попусту, подает личный пример: хватает лопату и начинает со злым покряхтыванием «мелиоративные» работы возле кормы. Ведь завтра надо будет тянуть снова, а правый крюк, нужный нам для этого, глубоко погрузился в болотную грязищу. Да-а...
Снова до полной темноты роемся, как кабаны, всем экипажем, добираясь до крюка, но вырытый нами котлован [438] быстро заполняется вонючей болотной жижей. Карапузовский экипаж почему-то не помогает нам... Ну и сачки, черт бы их взял!
* * *
Поздним вечером, за ужином в «штаб-квартире», Карапузов со своим командиром Суртаевым всячески заглаживают вину перед возмущенными до предела офицерами с других машин. Мы с Нилом помалкиваем, с презрением поглядывая на губастого Суртаева («Губошлеп, чтоб ему пусто было!» — проворчал сердито мне на ухо Нил) и его водителя, с машиной которых мы провозились не покладая рук около трех суток. 2 октября
С самого рассвета — осушительные работы до мокрой спины (сапоги и то, что выше голенищ, — все, само собой, промокло в холодной черной воде), чтобы набросить тросы на крюки (мы решили для гарантии вытаскиваться на двух тросах).
Митя Салов — герой дня. Раздевшись донага, чтобы не испоганить в вонючей жиже обмундирование, и облачившись в маскрубаху (пригодилась-таки!), он несколько раз погружался до подбородка, несмотря на то что ростом не обижен, в холодную купель, полную жидкой грязи, нащупывая буксирные крюки, и прицепил-таки оба троса!
В 13.10 те же машины вырвали нашу самоходку из болота, цепко державшего пятидесятитонную массу.
С ревом работали моторы буксирующих машин, дрожала болотная топь, колыхалась гать.
Стоя во весь рост на башне, с замиранием сердца наблюдаю, как сантиметр за сантиметром поднимается над болотом наша красавица. Еще рывок, еще — и вдруг оглушительный утробный рык перекрывает натужное гудение двух танковых дизелей. Это дико и яростно не то всхрапнула, не то всхрюкнула жадно разверзшаяся темная пасть болота, за восемь суток накрепко присосавшаяся к телу машины. Вырвались!