Другие – что он колдун и заключил с тобой договор, согласно которому ты платишь за прошлые успехи и будущие триумфы собственной кровью и унижениями; что сделка эта осуществляется в ночные часы с помощью обрядов столь гнусных и ужасающих, что обычному человеку и вообразить невозможно. Третьи находили ваши отношения более человечными: одноглазый-де блестящий стратег, чьими советами ты пользуешься; в военном деле и политике он та же величина, какой был великий Белхэм в математике и зодчестве. Эти же люди утверждали, что твое величие – только иллюзия, что ты просто игровая фигура в руках одноглазого, символ власти, который он использует в собственных целях, не имеющих ничего общего с высокими устремлениями, провозглашаемыми тобой. Четвертые же заявляли, что никакого одноглазого вовсе нет! Это ты колдун, маскирующий благородными стремлениями глубины, где добро и зло переплетены так, что разделить их нельзя. А одноглазый демон, показывающийся на людях в ошейнике, бывшем прежде твоим отличительным знаком – иллюзия, вызванная тобой для проявления твоей мощи и воли, назвать которую несокрушимой значит ничего не сказать.
Я слишком хорошо тебя знала – или хотела думать, что знаю, – чтобы верить всем этим россказням, но именно поэтому сама хотела встретиться с твоим одноглазым. Хотела даже больше (теперь об этом можно сказать), чем возобновить знакомство с тобой. Возможно, я подозревала, что ты нашел в этом убогом то, чего не смогла найти я, просеивая пески этого мира в поисках атрибутов величия. И свое письмо, посланное с гонцом, составила весьма тщательно: «Буду сердечно рада тебе и всем твоим домочадцам, кого ты захочешь взять». Но увы: еще до того, как ты ответил согласием, до меня дошел слух, что ко двору своего легендарного Нойеда ты не привел. Я узнала об этом от принцессы Элины, что возвращалась после твоей торжественной встречи в свой мрачный фамильный замок и остановилась по пути у меня. Все сходились на том, что человечек, деливший с тобой ложе (в роли то ли господина, то ли раба), коричневый, как наша императрица, и еще меньше ее росточком, выехал с тобой в Колхари, но исчез до начала торжественной церемонии в вихре карнавала, устроенного в твою честь. Больше его не видели.
Через неделю ты приехал ко мне один, в министерских одеждах – старше и сильнее, чем когда я в последний раз тебя видела лет шесть назад. Держа мои руки в своих, ты смеялся и просил прощения, что не взял с собой слуг и охрану. Не слишком ли хлопотно будет моим людям прислуживать и тебе? К моему восторгу примешивалась разочарование. Погостить подольше? Очень великодушно с моей стороны, но нет.
Я, знающая гораздо лучше тебя, как все устроено при дворе, должна понимать. Ты погостишь у меня две недели, а после вернешься в Колхари. На твоих плечах еще лежала дорожная пыль, и я думала, что ты с тем же успехом мог бы явиться и голым, как в ту первую ночь двадцать лет назад. Без слуг и свиты я не могла судить о твоем достатке, что меня раздражало – слишком я привыкла делать такие прикидки, когда ко мне приезжали другие знатные гости.
«А где же Яхор?» – спросил ты, и я велела позвать нашего старого друга. Он тут же принялся кокетничать и расточать тебе комплименты – я знала, что так он ведет себя только с теми, кто его ужасает, и улыбалась, чувствуя себя огражденной стенами твоей дружбы. Я верила, что наши прошлые обиды пусть и не забыты, но прощены. Ничто меня не тревожило: ни мои прошлые дела, ни твоя будущая карьера, ни весь белый свет.
На третий день слуги рассказали мне о человеке, повествующем о чем-то на рынке в нашей деревне – народ, мол, толпой собирается у его повозки, чтобы послушать. Что ж, сказала я, если его история столь занимательна, надо послушать и нам. Крестьянина привели в замок. Он был грязен, и от него пахло курами, которых он продавал. Его угостили сидром, хлебом с сыром и фруктами. Я сидела на одной кушетке, ты на другой.
История была следующая. В городок чуть западнее нас, откуда он начинал свой путь, пришло с дюжину оборванных, голодных мужчин и женщин. Люди эти, мирные с виду, ничего не сумели толком сказать, когда старейшины начали их расспрашивать. Но одна пожилая горожанка вспомнила прошедший здесь много лет назад караван, с которым ехали богатые купцы, мелкая знать и дети зажиточных сельских хозяев. Караван шел к границе Невериона, намереваясь ее пересечь, а древних богов путники, полагаясь на безымянных, не опасались. Нынешние явно были уцелевшими из того странствия.
На этом месте ты подался вперед с суровым лицом, казавшимся из-за шрама еще суровее.
«А не было ли среди них одноглазого? Маленького, ростом с мальчика, с веками, приросшими к правой глазнице? Нойедом зовут?»
Рассказчик признался, что видел странников только издали, поверх голов: на рыночной площади, где торговали индюшачьими яйцами, тыквами и козьим молоком, было много народу. И говорить он с ними не говорил.
Тогда ты впервые упомянул о своем одноглазом спутнике. Мне подумалось, что если бы я первая спросила о нем, все было бы намного проще, но теперь стало поздно. Я больше не могла заговорить о нем, потому что заговорил ты.
С тех пор одноглазый поселился в моем замке, как неотвязный сон, не желающий уходить поутру. Я только о том и думала, кто он был, куда девался и с чего ты взял, что он мог вернуться в Неверион с этими полоумными?
Еще три дня спустя на наш двор въехала карета моего родича, одного из многочисленных принцев; он давно отказался от своего титула и стал Мастером в столичной школе, где обучал молодежь. Он просился переночевать, и я, конечно же, его приняла. Мне не терпелось вас познакомить – я так гордилась вами обоими. Нам подали сидр, салат, горячее печенье и нежнейшее мясо.
Мастер, как всякий ученый муж, был польщен знакомством с представителем власти и даже растерялся немного, что сильному человеку всегда приятно. Он соперничал с Яхором в расточаемых тебе похвалах, ты же был сдержан, но я видела, что тебя это радует. Тогда я и вспомнила о том, что рассказывал давешний селянин: не слышал ли Мастер о людях, что вернулись в Неверион из своего загадочного похода?
Да, он только что проехал через тот городок – но это не те путешественники. Он нарочно задержался там, чтобы вникнуть в это дело, и заверял