Два часа езды с таким же успехом могли быть сотней. Не имело значения, нахожусь ли я на соседней улице или на другом конце страны. Я был слишком зол, чтобы вернуться сюда. Был слишком зол, чтобы встретиться с ним.
Этот неуместный гнев удерживал меня от отношений с отцом в течение двенадцати лет, но, впустив Стиви в свою жизнь, я открыл ту часть себя, которую слишком долго закрывал. Я снова жажду любви в своей жизни. Как бы страшно ни было осознавать, что именно это она мне предлагает, в глубине души я знаю, что это правда. Стиви любит меня — любила меня — и я так боялся позволить кому-либо полюбить меня, что оттолкнул ее. Так же я оттолкнул и отца.
Сначала я поехал к дому, но его машины не было на подъездной дорожке. Мне не потребовалось много времени, чтобы объехать свой крошечный родной город, пока я не нашел его машину, припаркованную на стоянке единственного спорт-бара в городе. Мой отец не пьет, но очень любит играть в бильярд, поэтому я не слишком удивился, обнаружив его здесь после работы.
В последний раз, когда разговаривал с отцом, рядом со мной была Стиви, и я хотел бы, чтобы она снова была здесь. Недели, проведенные без нее, показали, насколько глубоко Стиви была погружена в каждую часть моей жизни. С ней все было лучше, легче, насыщеннее, но тогда я этого не замечал, потому что она так безупречно влилась в мою жизнь. Наверное, я всегда нуждался в ней, чтобы заполнить пустоты, но не замечал этого, пока ее не стало.
Заперев машину, я захожу внутрь. Даже не пытаюсь спрятаться или опустить голову, когда вхожу. Этот город маленький. Я добился успеха в НХЛ. Все знают, кто я такой, но это не похоже на фанфары, которые я получаю в Чикаго. Здесь люди просто гордятся мной.
Маленький захудалый бар затихает, когда я вхожу, не то чтобы там было так уж шумно с самого начала. Внутри меньше двадцати посетителей, и почти все они смотрят на меня. Я выделяюсь почти везде, куда бы ни пошел, но здесь, в моем родном городе, мои брюки от «Тома Форда», свитер «Баленсиага» и лабутены с таким же успехом могут быть мигающей неоновой вывеской.
— Ну, смотрите-ка, кто это, — объявляет бармен притихшему бару. — Сам мистер НХЛ осчастливил нас своим присутствием, — он театрально кланяется. — Чем мы обязаны такой чести?
— Рад тебя видеть, Джейсон, — смеюсь я, стукаясь кулаками со своим старым школьным товарищем по команде, который стоит за барной стойкой. — Мой отец здесь?
— Бильярдный стол, — он кивает в его сторону.
Я направляюсь в том направлении, прежде чем слышу, как Джейсон кричит у меня за спиной:
— Ты выиграешь нам завтра Кубок или как?
Обернувшись, я смотрю на него с улыбкой.
— Планирую.
Единственный бильярдный стол в этом заведении установлен в задней комнате. Мы с папой приходили сюда по выходным, когда у меня не было хоккея. Мы тусовались и пили содовую, пока он учил меня бить бильярдным кием, так что я точно знаю, где его найти.
— Не возражаешь, если я присоединюсь?
Мой отец поднимает взгляд от своего идеально выстроенного удара.
— Эван? — он встает прямо, бильярдный кий в руке. — Что ты здесь делаешь?
Его джинсы потерты на коленях, а рабочие ботинки полностью изношены и обесцвечены на носках, что говорит о том, что он пришел сюда прямо со стройки. Мой отец — «синий воротничок», который работает на тяжелой, изнурительной работе, чтобы обеспечить свою семью. Его оба ребенка чрезвычайно успешны в своих уважаемых областях, но он продолжает работать не покладая рук, жертвуя своей кровью и потом, независимо от того, сколько раз Линдси вызывалась отправить его на пенсию.
— Хотел тебя увидеть.
Мой отец стоит неподвижно в шоке.
— Надеялся, что мы сможем поговорить.
Наконец он кивает головой.
— Мы можем поговорить.
Я обхожу стол, мы оба смотрим на случайные бильярдные шары, разбросанные по столу, а не друг на друга.
— Соберешь их? — предлагает отец.
Я так и делаю, выстраивая шары для новой игры. Все это время я чувствую на себе его растерянный взгляд, и он следит за мной, когда я снимаю кий со стены.
Когда поворачиваюсь к нему лицом, папа быстро отводит взгляд.
— Давай, разбивай.
Небольшая улыбка скользит по моим губам.
— Ты не можешь просто так отдать мне первый удар, — я достаю монету из кармана, показываю ее и напоминаю ему, что именно так мы всегда это разыгрывали право первого удара.
Его грудь вибрирует от негромкого смеха.
— Решка.
Подбрасывая монету, я хватаю ее в воздухе и шлепаю ею по тыльной стороне ладони.
— Решка.
Мы молчим, пока отец разбивает шары, напряжение витает в воздухе между нами. Но не негативное. Просто мы оба знаем, что многое еще предстоит сказать.
Один из полосатых шаров падает в дальний левый угол, давая ему еще один шанс.
Мы молчим, пока он снова готовится к удару.
Еще четыре удара чередуются между нами, и, наконец, когда наступает моя очередь, я поднимаю на него глаза.
— Я видел маму.
Его взгляд устремляется на меня.
— Что?
Прислоняю кий к столу и встаю прямо.
— Я пригласил ее к себе на прошлой неделе.
На его лице появляется выражение сочувствия.
— Ох, Эван. Ты в порядке?
Я киваю, не в силах говорить.
— О чем вы двое говорили?
— На самом деле мы не разговаривали. Я говорил.
Он молчит, пристально глядя на меня. У моего отца глаза интересного серого оттенка, кожа вокруг них морщинистая от возраста и лет, проведенных на солнце. Во взгляде тысяча вопросов, хотя отец не задает ни одного.
— Я так долго злился, — напоминаю я ему. — И вымещал весь этот гнев на тебе, потому что ты был здесь, а ее не было, но ты ничего этого не заслужил. У нее было слишком много власти над моей жизнью, и я устал. Я хотел вернуть контроль.
Его серые глаза немного блестят.
— Ты имел полное право злиться на меня. Я — причина, по которой она ушла
— Нет, это не так. Она сама решила уйти, но ты остался, и я никогда не благодарил тебя за это.
Отец опускает голову.
— Прости, что все эти годы я держал на тебя обиду. Я был эгоистичен настолько, что в то время не видел, что ты делал для меня. Я чувствовал себя брошенным вами обоими, но тебя не было, потому что ты больше работал, заботясь о том, чтобы моя жизнь не изменилась. Хоккей — удовольствие не из дешевых, но благодаря тебя я не пропускал ни одного турнира. Ты покрывал расходы Линдси в юридическом колледже. Ты позаботился о том, чтобы у меня было хорошее жилье, и я никогда не голодал. У меня было все, в чем я нуждался, и я никогда не благодарил тебя за это.
Он кивает, не отрывая взгляда от пола.
— Так что спасибо тебе, папа.
Он быстро вытирает глаза мозолистыми кончиками пальцев.
Наконец, отец поднимает на меня взгляд.
— Я знаю, что не был для тебя тем же отцом, каким был до ее ухода, но я старался. Я действительно старался, Эван.
— Я знаю.
— Мне было по-своему больно, но в то же время я чувствовал себя виноватым, что меня было недостаточно, чтобы заставить твою мать остаться. Из-за меня она оставила тебя, поэтому иногда было трудно быть дома и видеть тебя. Я думал, что ты меня ненавидишь, и я ни капли тебя не винил.
Черт, теперь мои глаза горят.
— Я никогда не ненавидел тебя, папа. Ты был нужен мне тогда, и я все еще нуждаюсь в тебе сейчас.
Суровый и иногда холодный мужчина смотрит на меня с другой стороны стола, выражение его лица становиться мягким, а мужественные стены рушатся, когда в его глазах появляются слезы.
— Я люблю тебя, папа.
Эти слова кажутся правильными, нужными и давно назревшими, когда они слетают с моего языка. Я не говорил их ему двенадцать лет. Не говорил их многим людям за последние двенадцать лет, и физическое облегчение, которое, как я наблюдаю, испытывает этот человек, заставляет меня расстраиваться, что я не говорил этого все это время.
— Я тоже люблю тебя, Эван, — он быстро кивает головой, пытаясь взять себя в руки.