— Мне плевать, что ты думаешь об этом, Амир, — ещё выше задрала нос Айза, — это не об тебя вытирали ноги всё это время, а об меня.
— Ты сама согласилась на всё это дерьмо! Требовала у отца разрешения на этот союз. Буквально умоляла его, а теперь обиделась, что, кроме брака, тебе не выдали счастья на лопате, хотя об этом даже речи не шло?
— Уходи! — закричала она и расплакалась.
— Да, Айза, — кивнул парень, — я уйду. Потому что мне незачем оставаться, ведь ты не выбираешь любовь. Ты выбираешь ненависть. Вот и варись в ней теперь хоть до потери пульса и сознания. Но вот тебе моё слово — все узнают, что внутри тебя живёт мой ребёнок. Я не позволю валять его в грязи из твоей злобы и обиды.
— Ну и катись! — рявкнула она и указала на выход.
Бахтияров в последний раз посмотрел на Айзу, а затем медленно вздохнул и покачал головой.
— Я думал, что полюбил чудесную девушку. Милую. Добрую. Светлую. А на деле оказалось, что ты чудовище, одержимое местью. И мне жаль тебя. Искренне. И себя жаль, что потратил столько времени на иллюзии. И ребёнка жаль оттого, что его мать поставила на пьедестал своих ценностей ненависть и пустое возмездие, а не его самого. Маленького и беззащитного.
Мгновения рвутся со стоном и ставится окончательная точка, которая должна была решить всё. Все наши грёбаные судьбы.
— Всё, прощай, Айза…, — выдал Амир максимально твёрдо, развернулся и отправился на выход.
Секунда.
Вторая.
Третья.
И девушка зажала ладонями опухшие глаза, разрыдалась и закричала:
— Амир! Вернись!
Вот только секунды побежали мимо нас, давая понять лишь одно — парень не вернётся.
Никогда.
— Амир! — заголосила девушка и кинулась вслед за ним.
А я остался сидеть на месте, слушая, как где-то в глубине дома, моя жена уговаривает своего любовника вернуться к ней, понять, простить и не бросать её. А когда прогресса не последовало, то закричала, призывая и меня на помощь.
— Данил! Помоги мне! Пожалуйста, помоги остановить его. Он же сейчас уйдёт! Уйдёт, и всё…
И всё…
Дальше оставалось только на минуту выдохнуть и поблагодарить всех известных мне богов за то, что дали мне этот шанс на будущее с Лерой. А там уж, клянусь, я его не упущу.
Через минут пятнадцать в столовую вернулся Амир, держа свою неугомонную любовь за руку. А затем оба сели напротив меня. Парень въедливо смотрел на девушку, а та, краснея и заикаясь, всё-таки нашла в себе силы выдавить:
— Прости меня, Данил.
— Да, пустое, — отмахнулся я, рискуя поддаться порыву, и затискать этих двоих за то, что так своевременно спелись.
— Вангую – Алим Бурханович упрётся рогом, — нервно облизнулся Амир и сделал закономерное, в общем-то, предсказание.
— Я ему все рога пообломаю.
— Правда? — подняла на меня глаза, полные надежды, Айза.
— Правда, — кивнул я, уже зная, на какие именно рычаги давить, чтобы прогнуть под всех нас Ильясова-старшего, — Алим Бурханович ни за что не захочет, чтобы его единственный внук или внучка появился на свет вне брака своих настоящих родителей. Обрисую ему в красках, какой скандал запилю, в случае учинения препятствий, и он пасанет, вот увидите.
— Данил, — скривился Амир, — я младший сын в семье, ещё учусь, работаю неполный день в фирме отца, тяну небольшой стартап и вообще ещё толком не встал на ноги. Так что боюсь, что отец Айзы реально будет рвать и метать.
— Ну так встанешь. А я тебе помогу, — а потом кивнул на свою жену и со вздохом попросил у парня, — ты главное — люби вот это чудо в перьях, ладно?
— Ладно, — улыбнулся Амир.
А потом я перешёл на театральный шёпот, пытаясь хоть немного разрядить атмосферу.
— А она-то что говорит? Любит тебя или ещё пока не уверена?
— Не, я ей же только что провёл ускоренный курс по самоопределению, — рассмеялся Амир, и я вслед за ним, стараясь не обращать внимания на то, как недовольно забухтела Айза.
А потом развернулась и крепко-крепко обняла Бахтиярова, пряча зарёванное лицо на его груди. Я же только сидел, смотрел на эту идиллию и адски завидовал, скрещивая под столом пальцы. А затем снова мысленно твердил как мантру мирозданию лишь одно-единственное:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Пусть всё получится. Пожалуйста!».
Глава 62 – Сепарация
Лера
— Опять тебе кущи прислал, окаянный, — качает Мария Марковна седовласой головой, смотря в дверной глазок, но даже не порываясь открыть курьеру и принять то, что он безуспешно таскал вот уже несколько дней по заказу Шахова.
Да и зачем?
Мне эти цветы, всё равно что похоронные венки, возлагаемые на ещё свежую могилу, где теперь покоились мои поруганные и преданные чувства. Их убили с особой жестокостью. Исподтишка. Со спины. Грязно и подло.
Я думала, что пережила боль. Свыклась с ней. Срослась воедино и смирилась с тем, что теперь она часть меня. А потом, спустя три недели кромешного ада Данил снова с ноги вломился в мою жизнь, вспарывая едва затянувшиеся раны и обильно посыпая их солью.
А я смотрела на него и не могла поверить, что вижу его снова. Его тёмные, подёрнутые кромешным мраком глаза. Его чувственные губы. Его всего — такого статного, сильного, высокого и до сих пор отчаянно мною любимого. И сердце моё опять рыдало навзрыд оттого, что безуспешно рвалось к нему, да вот только я давным-давно посадила его на цепь. Нельзя! Он же наше проклятье! Предатель. Обманщик. И трус!
И надо помнить, и никогда не забывать, как он бросил меня. Как равнодушно растоптал и ушёл, припечатав на прощание тем, что переписанная на меня квартира — это всего лишь плата за мои услуги.
Обесценил. Опустил ниже плинтуса. Указал мне на моё истинное место — место любовницы и бесправной подстилки. Насмехался, на полном серьёзе ожидая, что я соглашусь быть на вторых ролях. И ни капли не сомневался, что я сама прибегу к нему через время, умоляя хотя бы о толике внимания.
Никогда! Я лучше землю буду жрать, чем прогнусь под весь этот позор.
Да, мне тогда, смотрящей ему вслед, хотелось лечь и сдохнуть. Но мир жесток и полон дерьма, так что мне пришлось смириться с реальным положением дел, а затем уползти в свою нору, накрыться одеялом с головой и выть. Выть навзрыд, сходить с ума от тоски, боли и обиды, но пройти все круги ада с честью и в одиночку, напрочь игнорируя расспросы старушек. И только верный Мяус, чувствуя мою агонию, сворачивался рядом в клубок и, громко тарахтел, безмолвно даря мне свою кошачью поддержку.
На работу не могла ходить неделю. Вообще всё застопорилось — ни есть, ни спать, ни соображать. Ни дышать! Мозг просто разложился в бесформенную массу, неспособную думать трезво. А я сама превратилась в один зудящий нерв, которому нон-стопом было мучительно больно. И каждый день мне казалось, что хуже уже быть не может.
Но наступал новый день — и агония не просто продолжалась, а усиливалась в геометрической прогрессии. И единственное, что я могла делать в то страшное для меня время — это лежать, смотреть в одну точку и плакать. На большее я была просто неспособна.
Даже тупо отрубиться от болевого шока, и то не получалось.
Где-то посреди этого ужаса мозги неотступно бомбардировала паника, потому что казалось, что я настолько сильно полюбила Шахова, что никогда не смогу пережить наше расставание, а яд предательства будет вечно разъедать меня снова и снова. Облегчение приносило лишь спасительная ненависть.
И только она одна помогла мне выкарабкаться из того персонального чистилища, в котором я оказалась заперта по вине предателя. Я могла и жизнь за него отдать, а он вонзил мне нож в спину…
Самостоятельно встать с постели я смогла лишь через неделю после нашего разрыва. Дошла до душа и взглянула на себя в зеркало. Почти потеряла сознание оттого, что увидела труп. Ходящий, высохший, осунувшийся. Затем встала на весы и похолодела от шока — я критически похудела, став похожей на скелет, обтянутый кожей.
Вот во что меня превратила грёбаная любовь.