страдать в чистилище лишние несколько веков». (Если вы скептически относитесь к тому, что представления человека о загробной жизни могут существенно влиять на его поведение, пожалуйста, перечитайте главу 4.)[549]
Быстро распространялись в Средние века и университеты (рис. 10.6Б). Болонский и Парижский университеты определили две модели, нормы, правила и решения которых перенимали и комбинировали при создании новых. Как вы помните, Болонский университет был основан, когда студенты объединились, чтобы нанимать преподавателей и иметь своих представителей для взаимодействия с городскими властями. В свою очередь Парижский университет возник, когда преподаватели, по сути, образовали профсоюз — гильдию — в ответ на попытки местного епископа и других религиозных лидеров вмешаться в образовательный процесс (профессора ненавидят такое до сих пор). Эти преподаватели уже давно стремились определять собственные стандарты, учебные планы, расписания и экзамены, но теперь они делали это в качестве эгалитарного сообщества, а не по отдельности. Порой новые университеты возникали, когда недовольные студенты и преподаватели покидали прежний в знак протеста, организуя другое учебное заведение в ближайшем городском центре. Болонский университет породил множество таких дочерних университетов в близлежащих итальянских коммунах, хотя многие из них просуществовали недолго. Схожим образом Оксфордский университет в 1209 г. породил своего близнеца в Кембридже.
Столетие спустя университеты начали учреждаться Церковью и различными правящими элитами, хотя в значительной степени они все еще продолжали строиться по изначальным моделям. Папские хартии даровали университетам, включая их студенческие и даже преподавательские коллективы, значительную автономию и независимость. Известные преподаватели могли переезжать с места на место в поисках лучших условий, более высокого заработка, гарантий занятости и интеллектуальной свободы. Студенты тоже могли выбирать из университетов; кроме того, будучи членами университетской корпорации, они часто не подпадали под действие местных законов (что не очень-то нравилось местным жителям)[550].
Стоит отметить, что число и гильдий, и университетов быстро росло в XIV в., когда популяции Европы выкашивала черная смерть (бубонная чума). Эпидемия уничтожила 30–60 % населения. Это говорит о том, что рост таких добровольных объединений не шел по мере роста населения, но продолжался даже вопреки его сокращению. Возможно, отчасти это произошло потому, что черная смерть оказала на людей воздействие, подобное обсуждавшимся выше войнам. Такие психологические потрясения могли укреплять солидарность внутри добровольных объединений и заставлять не так плотно связанных друг с другом людей и их нуклеарные семьи искать взаимопомощи, поддержки общины и религиозного успокоения в этих все более распространенных организациях.
В других обществах заведения высшего образования тоже развивались, но за ними стояли иные психологические механизмы. В исламском мире, например, важнейшими среди таких заведений были медресе. Каждое из них создавалось на благотворительное пожертвование с целью изучения одного из типов исламского права и сохраняло тесную связь с первоначальным видением своего учредителя. Кроме того, деятельность медресе регулировалась законом, который гарантировал, что в них не будут изучать ничего противоречащего исламу. Это означало, что исламские ученые совершали свои великие открытия на стороне, когда никто не обращал на них внимания (что делает их достижения еще более впечатляющими). В отличие от своих аналогов в средневековой Европе, медресе не управлялись постоянно сменяющимися группами придирчивых профессоров и мятежных студентов, которые объединялись в саморегулируемые коллективы, требовавшие интеллектуальной свободы, определявшие стандарты и составлявшие учебные планы[551].
В целом, как показывает пример наделенных хартиями городов, монастырей, гильдий и университетов, спонтанное формирование и распространение добровольных организаций, способных к самоуправлению и саморегулированию, является одной из отличительных черт европейского общества II тыс. н. э. В свете современных психологических данных мы можем сделать вывод, что конкуренция между ними должна была влиять на мотивацию, предпочтения и социальные взаимодействия людей[552].
Другая психология — другие эффекты
Благотворные формы межгрупповой конкуренции были поставлены на службу не только в Западной Европе. Они возникают во многих обществах и много где использовались для усиления социальности[553]. Однако отличительной чертой межгрупповой конкуренции европейских гильдий, университетов и других объединений была ее повсеместность, а также то, как она взаимодействовала с психологическими особенностями людей и местными институтами. Чтобы понять почему, вспомните, что в большинстве мест люди растут, опутанные социальными связями, основанными на интенсивном родстве. Они не могут с легкостью завести другие отношения или поменять место жительства, чтобы присоединиться к новой социальной группе или посвятить ей свою жизнь. И даже когда они могут вступить в такие объединения, их социальные связи, мотивации, моральные обязательства и мировоззрение все равно толкают их в унаследованные от предков сообщества и сети межличностных отношений. Конечно, основанные на родстве группы или унаследованные сообщества тоже способны вступать в благотворную конкуренцию, но их члены не могут, когда захотят, «сменить команду» или с легкостью набрать новых участников. Поэтому конкуренция между такими группами, возможно, лишь усиливает их разобщенность, еще прочнее привязывая людей к их кланам и нормам регулируемых отношений. В этой ситуации межгрупповая конкуренция может не повысить, а понизить обобщенное доверие.
Чтобы убедиться в этом, рассмотрим, как роспуск китайских коллективных хозяйств в начале 1980-х гг. повлиял на социальную жизнь и межгрупповую конкуренцию в зоне рисоводства (рис. 7.5). Как только частные лица смогли приобретать в собственность или владение землю и предприятия, вновь стала возможной конкуренция между группами. В сельской местности сразу же начали восстанавливаться кланы, возрождаться общинные ритуалы, ремонтироваться святилища предков и актуализироваться родословные, определяющие клановую принадлежность. После тридцатилетнего перерыва кланы быстро начали соперничать за землю и доступ к экономическим ресурсам; особенно острым это соперничество было в деревнях, где кланов было несколько. Господствующие кланы в таких деревнях преследовали членов более слабых, игнорируя их, а порой и отказывая им в доступе к плодородным полям (что очень важно, если вы крестьянин). Это побуждало домохозяйства малых кланов прибегнуть к «хуэй лаоцзя» — возвращению в деревни предков. Покидая родные места, пары отправлялись не туда, где они родились, а в деревни, давно покинутые их родителями, бабушками и дедушками или даже более далекими предками — в деревни, где господствовал их клан[554].
Такое клановое поведение приносило свои плоды. По результатам проведенного в середине 1990-х гг. исследования 366 деревень, чем в большей мере в деревне доминировал один клан, тем больше там было частных предприятий и тем больше работников было на каждом из них. Разница была значительной. Если доля самого крупного клана в населении деревни увеличивалась на 10 процентных пунктов (скажем, с 20 до 30 %), то количество частных предприятий увеличивалось на треть, а среднее число их работников — на четверть. Кроме того, в деревнях, где преимущество одного клана было более явным, лучше обстояли дела с