богатеющих на поставках в армию чиновников и откупщиков, «бесстыдников», как назвал их в одноимённом рассказе Н. С. Лесков. Так, в госпитале Херсона, куда эвакуировали раненых из Севастополя, не хватало лекарств и перевязочных материалов. Сёстры начали проверять причину, довели дело до суда, и аптекарь, не дожидаясь его решения, застрелился348. Попробовали они больничный куриный суп; по бумагам выходило, что в него положили 90 кур на 360 человек, как у самой хлебосольной хозяйки — курица на четверых. Но вкус у супа был такой, будто куры туда и не залетали, — одна крупа и вода. Тогда сёстры взялись хозяйничать сами, кур стало уходить на треть меньше, а суп получался наваристый. Сёстры воевали с хищениями, как солдаты на передовой, — насмерть. Если бы не их мужество и не поддержка великой княгини Елены Павловны, «так больные лакали бы помои... и лежали бы в грязи», говорил Пирогов. Он называл сестёр не иначе как «нравственным контролем нашей хромой госпитальной администрации».
Они ассистировали на операциях, делали перевязки, раздавали лекарства, поили и кормили тех, кто не мог это делать сам, дежурили по ночам. Во время одиннадцатимесячной осады, когда, по признанию офицеров, все уже порядком «особачились», присутствие сестёр милосердия заставляло оставаться людьми. Порой их ласковое слово приносило раненым больше помощи, чем лекарство, а заботливое прикосновение облегчало умирающему переход в мир иной.
Терпеть капризы раненых, грязь, вшей, холеру, вид гноя и крови смогли не все. Пока сёстры милосердия не приехали в Крым, роль сиделок пытались выполнять светские дамы. Вот какой увиденный в госпитале эпизод пересказал священник: «Три чисто светские дамы, у которых достало геройства не бежать из Севастополя, являлись по временам для услуг раненым на перевязочном пункте. Но вот какая история случилась с их патриотизмом. За недостатком рук раненые ожидали для перевязки очереди. Один матрос уже был близок к этой счастливой минуте, как вдруг вносят раненого француза. Наши сёстры все три разом бросаются с французским блеяньем к французу, оставив своего. Матрос разразился гневом и посыпал вслух всех самою красною русскою бранью; наши незваные сёстры бросили тогда и француза, с которым, вероятно, хотелось поболтать, и больше не являлись в госпиталь, оставив и Севастополь»349. Видно, преклонение перед Западом всё ещё не оставило «образованное меньшинство» России, как обитателей великосветских салонов в 1812 году.
Пришлось Нахимову бороться не только с неприятелем, но и с поставщиками и откупщиками. Ещё в ноябре он писал в Николаев Н. Ф. Метлину, известному своей честностью, о безобразиях в интендантстве и просил его содействия в снабжении Севастополя.
В Южной армии мука, сухари, крупы, сахар и прочие запасы были в достаточном количестве, заключались контракты на поставки свежего мяса, зелени и водки, которую выдавали как «винную порцию», трудность состояла в том, чтобы доставить продовольствие в Севастополь. Поставщики жаловались на нехватку подвод, плохие дороги и недостаток всего необходимого в самом Крыму. В английской и французской армиях наблюдалась такая же ситуация с поставками, тоже не хватало транспорта. Англичане смогли решить проблему, только построив весной в Балаклаве железную дорогу от своего лагеря до порта; теперь всё необходимое стали доставлять морем из Константинополя.
А Нахимову пришлось воевать с подрядчиками, чтобы не было голода в Севастополе. Он выходил на проверку солдатских и матросских котлов, точно в крейсерство, не позволяя ворам запускать в них руку, как ранее не позволял туркам приближаться к кавказскому побережью. По бумагам и на словах всего было вдоволь, но Нахимов бумагам не верил: «...тут есть, несмотря на наше бедственное положение, какие-то грязные расчёты». Он пробовал пищу, которой кормили солдат и матросов, сравнивал и пришёл к выводу, что солдатская еда хуже, после чего появилось его распоряжение: сало не срезать, мясную порцию не уменьшать. В мирное время срезанное сало шло на смазку колёс, теперь — в котёл. Записная книжка Нахимова испещрена записями о масле, соли, мясе и крупе. Чтобы сухари были съедобными, их решили печь в городе, 352 поэтому появились записи о сухарных заводах, печах, дровах и угле.
Особенно тяжело шли дела с подрядчиком Диковским, который повышал цену на мясо, но получив деньги, продукты не поставлял. Когда же удавалось добиться поставок, мясо уходило на сторону — его продавали частным лицам. Тогда Нахимов приказал «зарядить пушки картечью» — бить чиновников рублём: «...предупреждаются всё... начальники как сухопутного, так и морского ведомства, что если открыто будет, что провиант продан частному лицу, то с этого лица будет взыскано штрафу по 1 рублю серебром за каждую четверть...»350
Спустя пять дней последовал новый приказ: поскольку «от почётного гражданина Диковского... нельзя ожидать исправности» поставок мяса, начальники всех отделений имеют право забрать у него деньги, чтобы самостоятельно расходовать их для покупки провизии. Вряд ли офицеры ходили к поставщику в одиночку и без оружия.
И всё же «картечь» не помогла. Может быть, почётный гражданин решил, что адмиралу среди обстрелов не до провизии? Напрасно — он плохо знал Нахимова. Ещё через пять дней Нахимов перешёл к «гранатам» — издал новый приказ, согласно которому офицеры могли требовать от поставщика или денег, или зелени на ту же сумму. Диковского обязали платить неустойку за неисполнение контракта.
Боролся адмирал и с водочными откупщиками, «...претензии о водке», «...водку продают», «...о водке откупщика», «...не отливать никому водки, а давать тем, кто пьёт» — это из его записной книжки. О том, насколько выгодно было заниматься поставками водки в армию, говорит такой факт: Евзелю Гинцбургу, во время войны державшему в Севастополе винный откуп, нажитое им состояние позволило после войны основать в Санкт-Петербурге собственный банкирский дом, крупнейший в России.
Вторым фронтом можно назвать войну Нахимова и Метлина за снабжение Севастополя; действия на нём увенчались успехом — голода в осаждённом городе не было.
В Севастополь приезжали не только сёстры милосердия — молодые выпускники кадетских корпусов писали прошения о переводе в действующую армию, было много военных добровольцев и волонтёров. «Как-то совестно жить в Петербурге, когда герои тут умирают за отечество», — сказал молодой офицер Владимир из «Севастопольских рассказов», написанных 26-летним поручиком артиллерии Львом Толстым.
Толстой, как и герой его рассказа, приехал в Севастополь добровольцем, в ноябре 1854 года, и был там до конца, то есть разделил вместе с защитниками все тяготы многомесячной осады. Он воевал на самом опасном участке обороны — 4-м бастионе; сегодня там стоит памятный знак с барельефом писателя. Во время второй бомбардировки города Толстой находился на Язоновском редуте перед 4-м бастионом, за проявленную