время транспортировки в Константинополь. Когда французский врач спросил английского командира парохода, сколько на нём поместится раненых и больных, тот ответил: «Англичан 700 человек, а французов — 1500»341.
В Южной русской армии ежедневно заболевали 15 человек из тысячи. И каждый день были раненые и убитые во время обстрелов.
В ноябре 1854 года в Крым отправился с командой медиков профессор Петербургской медико-санитарной академии Николай Иванович Пирогов. Дорога, по которой они ехали в Севастополь, была, по определению профессора, пригодна разве что для «гимнастики брюшных внутренностей». Из Симферополя в Севастополь — это всего 60 вёрст — ехали по жидкой грязи две недели! По той же дороге везли в Симферополь раненых: «В вязкой грязи, толкаясь по рытвинам, спускаясь с гор и поднимаясь на горы, тянулись ряды телег и арб, нагруженных сеном, сухарями и ранеными; по 2 и по 4 человека на телегу скучены были раненые защитники Севастополя». Выжившие попадали во временный госпиталь в Симферополе, рассчитанный на 300 коек. Пирогов нашёл там 360 раненых, которые были свалены, «как собаки», в центре палат лежали покойники... Профессор в сердцах написал: «...горькая нужда, славянская беспечность, медицинское невежество и татарская нечисть соединились вместе в баснословных размерах»342.
Точно такую же картину увидела сестра милосердия мисс Флоренс Найтингейл в английском лагере под Балаклавой: раненые лежали на голой земле, в мокрых палатках, без всякой помощи, вместе тифозные, холерные, с гнойными ранами и после ампутаций. Прибывшие вместе с ней сиделки и сестры милосердия делали всё возможное в тех условиях: налаживали работу госпиталей, кормили и поили, дежурили по ночам. Сама Флоренс получила прозвище «дама с лампой», поскольку по ночам обходила палаты с больными и ранеными.
Н. И. Пирогов был человеком дела, резким, порой грубым и отзывы о современниках оставлял далеко не комплиментарные. Но чтобы сдвинуть с места неповоротливое колесо медицинской администрации, нужен был именно такой характер. Первым, с кем он встретился в Севастополе, был главнокомандующий Меншиков. «Мумия» и «скупердяй» — самые мягкие прозвища, которыми наградил его хирург. Меншиков после Инкермана не вникал в дела, всё адресовал Нахимову. С ним и встречался Пирогов, ему и высказывал свои предложения и требования по устройству госпиталей.
После приезда Пирогова госпитали разместили во всех пригодных для этого присутственных местах и купеческих домах, даже в Екатерининском дворце рядом с Графской пристанью и в Дворянском собрании.
В научно-практической деятельности Н. И. Пироговым многое было совершено впервые: от создания целых отраслей науки (топографической анатомии и военно-полевой хирургии), первой операции под ректальным наркозом (1847) до первой гипсовой повязки в полевых условиях (1854) и идеи о костной пластике (1854)343.
В Севастополе он впервые обосновал и осуществил на практике сортировку раненых. У входа в Дворянское собрание стояли ряды носилок, при тусклом свете фонарей, под крики и стоны врачи проводили первичный осмотр и давали распоряжения: «на стол», «на перевязку», «в дом Гущина» или «Инженерный». Первую группу составляли безнадёжные больные и смертельно раненные — они поручались заботам сестёр милосердия и священника. Ко второй категории относились тяжелораненые, которым требовались срочные операции — они проводились прямо на перевязочном пункте в доме Дворянского собрания. Иногда оперировали одновременно на трёх столах, по 80—100 больных в сутки. В танцевальной зале Дворянского собрания, где ещё недавно гремела музыка и пары лихо неслись в мазурке по натёртому до блеска паркету, теперь проводили ампутации, и паркет покрывался коркой засохшей крови; там, где раньше стучали бильярдные шары, разместили корпию[55] и бинты. Вместо шуток и смеха теперь были слышны лишь команды хирургов и стоны раненых. В третью группу определялись те, чьи ранения были средней тяжести, — их можно было оперировать на следующий день. Четвёртую группу составляли легкораненые, которые после оказания помощи отправлялись обратно в часть.
Оценивая войну как «травматическую эпидемию», Н. И. Пирогов был убеждён, что «не медицина, а администрация играет главную роль в деле помощи раненым и больным на театре войны».
С профессором Пироговым приехали лучшие молодые хирурги, главный перевязочный пункт на Южной стороне возглавил профессор Киевского университета X. Я. Гюббенет.
Не всегда врачи и сёстры милосердия выходили победителями в борьбе со смертью, но сколько жизней было спасено благодаря их труду!
Нахимов каждый день приходил в госпитали. Его адъютант рассказывал, как одному матросу во время посещения Нахимова отнимали ногу.
— Ваше превосходительство! — проговорил он.
— Чего тебе нужно? — спрашивает адмирал.
— А ведь это они нам за Синоп отплачивают?
— Правда, за Синоп.
— Ну, уж и задал же я им Синоп! — ответил матрос, сжимая кулак.
Другой, весь обожжённый, кричал Нахимову:
— Ваше превосходительство, вы меня не узнали?!
— Да тебя трудно, братец, узнать! У тебя всё лицо сорвано.
— Я форс-марсовый с «Двенадцати апостолов». Явите милость, позвольте опять на батарею!
— Да как же тебе идти в таком виде?
— Нет, уж позвольте! А не то в халате уйду!
Нахимов уважил его просьбу, бравому матросу сделали маску на лицо, и он отправился на позицию344.
Надо заметить, матросы редко соглашались уходить в госпиталь, просили оказать им помощь и оставить на позициях. Если вспомнить описания госпиталей в начале осады, их можно понять. Но за время обороны многое изменилось в лучшую сторону.
Записная книжка Нахимова полна заметок, рядом с каждой записью стоит значок «=», означавший «сделано». Попросили медики лодку — появилась запись: «Шлюпку в распоряжение сестры милосердия», жаловались на плохое качество воды — «Колодцы очистить и осмотреть, как в южной, так и в городской»; «Поручить Ловягину осмотреть колодцы»; не хватало лекарств — «Пирогову или Гюббенету освидетельствовать или проверить аптеки»; нужна кипячёная вода — «Чайники для раненых».
По весне появились чесотка и цинга, а в книжке Нахимова — новые записи: «Сказать Васильчикову, чтобы осматривали, когда есть чесоточные и цинготные — нет медика на отделении». После посещений госпиталей отдавались приказы: «Об устройстве бань для личного состава», «О снабжении личного состава сушёной зеленью», «О запрещении пользоваться нелужёной посудой»; объявление выговора офицеру за выдачу его команде всего по одной рубахе. Нахимов знал по опыту морской службы: лучшие средства для борьбы с чесоткой и цингой — опрятность, чистота и хорошее питание.
«Нахимов теперь сидит также дома, в городе, нездоров, но здесь все, и именно морские, говорят о нём, как он того заслуживает, — с уважением», — писал Пирогов жене. До начала января 1855 года Нахимов жил на корабле, потом простудился и переехал в город. Когда