что Гарет, любивший, как и брат, большие объёмы, мял её только по привычке и совсем мало, переключаясь на части более соблазнительные. Хотя, если бы она попросила… Но Ингрид не просила.
Узнав о смерти племянника, убитого Птицами, дева Элоиза пришла в дикую ярость. Йорген, – твердила она, – был настоящим Сваном, не то, что его кислорожий папик, позорище их древнего рода! А Птицы могут теперь сами вешаться, потому, что она, Элоиза, им этого не спустит. «Кислорожий папик», к собственному стыду, не мог горевать по сыну в полную силу, так как в последнее время все сильнее становились его подозрения насчет планов Элоизы заменить его племянником полностью. То есть, пустить неугодного Свана в расход. Бывший закадычный собутыльник, Смайли, самым постыдным образом закрутив с Элоизой роман, более не казался ему достойным доверия собеседником; Венгерт, не ожидавший, по его словам, такого предательства от друга сердечного, «отбившего» у него женщину – хотя Элоиза никогда не скрывала, что Венгерт ей на хрен не нужен, – уехал к фон Бергу. Теперь последний живой Сван юридического пола, необходимый для соблюдения формальностей майората, хоть частично и горевал по сыну, но гораздо сильнее радовался тому, что акции его укрепились и даже слегка как бы подросли. «Лишь бы, – делился он своими соображениями с бутылкой можжевеловой водки, – эта тварь не вздумала бы замуж за Смайли выйти и не дала б ему фамилию Сван. Тогда мне точно кранты».
А опасность подобного исхода дела была велика. Элоиза баловала и ублажала барона Смайли от всей широты своей безбашенной души. В Блэксване барон был царь и бог; попроси он птичьего молока, и Элоиза лично подоила бы для него хоть курицу, хоть цаплю – и пусть бы только бедные птахи посмели утверждать, что не доятся! И барону это положение вещей нравилось. Особенно нравилось ему то, что его возлюбленная не была ханжой и эгоисткой, и лично готова была предоставить ему для забав любую понравившуюся девку, что в замке, что в окрестных деревеньках. А подарки, которые она делала ему во хмелю! Таких дорогих вещей не дарил ему даже закадычный дружок Андерс на дни ангела! Смайли разжился шикарным конем бельгийской породы, внушительной коллекцией холодного оружия самой тонкой и дорогой работы, перстнями, пряжками, обувью – а ведь еще и месяца не прошло! Птиц он ненавидел и сам, а потому принял несчастье дорогой подруги очень близко к сердцу, чем вызвал в ней новую бурю ласки и извержение подарков и милостей. На пару они хлестали можжевеловку, поминая Йоргена, проклинали Птиц, перечисляли обиды, им нанесенные этими паскудными чельфяками, и завели себя до того, что Элоиза немедленно объявила крестовый поход против Птиц, а Смайли обещал своих людей для облавы, с чем и отправился в свой городок. И по дороге узнал, что буквально в паре часов пути от него сейчас находятся Хлоринги, в собственном охотничьем доме, с малой свитой.
А Элоиза, оставшись одна и упившись в слюни, сидела в обнимку с бутылкой и, обливаясь пьяными слезами, рассказывала уже в тысячный, наверное, раз бутылке и молчаливым запуганным слугам, как после первых же месячных отправилась на озеро Зеркальное и потеряла там девственность с эльфом Ол Донна.
«Дочечку я родила-а-а-а. – Завывала она. – Отняли у меня родаки позорные мою дочечку-у-у-у… Где-то теперь моя кровиночка-а-а-а…». Слуги слушали и морщились про себя, уверенные, что «Кровиночку-у-у-у», ежели бы она осталась при матери, ждала бы крайне незавидная судьба.
Потому что, рассказывая про утопленных новорожденных, ее кузен нисколько не шутил и не преувеличивал.
Габи проводили в роскошно обставленную комнату с эркером. Расторопный слуга предложил угощение, и Габи согласилась на марципаны и лёгкое итальянское вино. Её слегка потряхивало от волнения и нетерпения, но держалась она, как и подобало держаться принцессе в подобном месте (по ее мнению): гордо и с презрением. Гага с радостью набросилась на угощение, счастливая от неожиданной милости госпожи – Габи, испытывая некоторые угрызения совести, была с нею в эти минуты чрезвычайно мила и ласкова. Про себя она решила, что после всего щедро одарит дурочку и даже повысит её статус. Пусть помнит её доброту! Она и так, – накручивала себя Габи, – должна быть благодарна, что её забрали с кухни, отмыли, позволили прислуживать даме королевских кровей, одели чисто! А теперь, – обещала себе Габи, – она и вовсе её приоденет достойно горничной такой особы, она даже ей ожерелье и колечко приготовила, и не дешёвку какую-нибудь, а вполне себе приличные, с аметистами, пусть не крупными, но ценными, для служанки с кухни просто неприлично хороши!.. Можно было, конечно, дуру и предупредить, и пообещать хорошее вознаграждение, но Габи хотелось посмотреть именно на сопротивление и ужас девочки. Внутри неё сосало и томило предвкушение сильнейшего наслаждения, так, что она еле сидела на месте. Это было такое сильное томление, что на его фоне меркли все другие чувства, включая мораль и всякий стыд; умом Габи понимала, что творит, но отказаться от своих желаний и не собиралась. Получить наслаждение здесь, сейчас – и хоть трава не расти. А потом она покается и осыплет дурочку благодеяниями… И все счастливы, и дурочка прежде всего.
У Гаги от выпитого вина и от неожиданной радости разрумянились щёки и блестели глаза; она выглядела почти красавицей. Габи неожиданно подумала, что если её причесать по-другому, приодеть, добавить немного косметики – совсем чуть-чуть, – и дурочка затмит некоторых из её дам! И щедро пообещала Гаге – мысленно, – так и сделать. За секунду до появления Марка.
Тот вошёл и поклонился, необычайно внимательный, ловкий, опрятный, даже изысканный. Вот настоящий кавалер! И почему он не рыцарь?.. Обычно Габи находила, что люди низших сословий и выглядят соответственно, но Марк был дело другое. Красивый мужчина, и немного больше, чем красивый: очаровательный. Чувствовать себя объектом его внимания было необычайно приятно и чертовски лестно даже для неё. А быть внимательным он умел! Была в нём какая-то нотка, такая заманчивая и приятная для женского сердца, создающая иллюзию того, что он такой только с нею, что он слышит каждое её слово, улавливает каждое её движение, чуть ли не ловит каждый её вздох, всё понимает, всё замечает, и всё, что она делает и говорит, для него чрезвычайно важно. Он умел и тонко польстить, и вовремя сделать какой-то незначительный, но милый жест, замечал малейший нюанс настроения и снисходительно относился к капризам и выпендрежу, чего в Габи было через край. Попутно он обаял и Гагу – так, на