начать ещё одну войну, я шепчу:
— Dádhi, подумай о Дайе.
Услышав имя моей матери, он делает глубокий вдох.
Вокруг нас становится так тихо, что я слышу, как скрипят его толстые кожаные одежды и железные доспехи, когда воздух проникает ему в лёгкие. Как только он успокаивается, я решаюсь осмотреться. Никто и ничто не двигается, словно кто-то остановил бег времени. Ни сани, ни сидящие в них люди, ни стражники. Даже вороны у нас над головами перестали хлопать крыльями.
— Прошу меня извинить.
Владимир наклоняет голову, и маленькие белые волоски, обрамляющие его лицо, вздрагивают на холодом ветру.
— Думаю, вы не так меня поняли. Я не имел в виду твои отношения с Фэллон, Бэннок.
— Тогда что, ради святой Морриган, ты имел в виду? — огрызается мой отец.
— То, что ты подложил собственную дочь в постель к лучшему другу.
У меня начинает дёргаться глаз. Вообще-то, оба моих глаза начинают дёргаться.
— Поверьте мне. Мой отец не подкладывал меня в постель к лучшему другу; я сама туда пробралась. Что очень не понравилось моему отцу. Но он знал, что не сможет помешать мне и Лоркану быть вместе, так как Небесный король — моя истинная пара.
Мне, вероятно, следовало умолчать об этом, но ведь это не секрет. Точнее не тот секрет, на котором можно нажиться.
— Вы ведь в курсе того, что значит «пара» для нашего народа?
Холодный взгляд Владимира проходится по чёрным полосам на моём лице и задерживается на изображении пера на скуле.
— Когда желаешь приобрести союзника, приходится идти на уступки. А если ты решил заполучить щедрого союзника, уступки должны быть довольно весомыми.
Он делает паузу, словно ждёт, когда до меня дойдёт смысл его слов. Неужели он считает меня настолько недалёкой?
— К тому же мои требования едва ли можно назвать возмутительными.
«Какими были его требования, Лор?»
Тишина.
«Лор, какими были требования Короля Глэйса?»
Я бросаю взгляд на величественных птиц, рассекающих чистый воздух.
«Надеюсь, ты не дашь никому себя пырнуть, mo khrà, а не то, я, мать твою, оставлю тебя в виде чаши на пару недель».
Я так усиленно концентрируюсь на своей паре, что мне удаётся перенестись в его сознание.
Он пугается и почти опрокидывает статую, сделанную из голубого стекла.
— Всё в порядке?
Мои ноздри раздуваются.
— Просто проверяла, всё ли с тобой в порядке, потому что ты мне не отвечал.
— Прости меня. Я пытаюсь найти вход в галерею, чтобы посмотреть на камень.
— Рада, что ты не ранен.
Я осматриваю его, но поскольку я нахожусь внутри его головы, он пребывает сейчас в человеческом обличье.
— Ты ведь не ранен?
— Нет.
Он касается мой щеки, но затем опускает руку и бормочет:
— Focà. В этом королевстве всё такое белое, твою мать. Сейчас вернусь.
Наша связь обрывается раньше, чем я успеваю спросить, чем ему так не угодили цвета королевской семьи.
Вздохнув, я снова обращаю внимание на короля Глэйса.
— Так какими были ваши требования?
— Разве твоя пара тебе не доверяет?
— Прошу прощения?
— Я рассказываю Милане всё.
— Awnos duffen, — бормочу я.
Зрачки Владимира сужаются.
— Что это было?
Мой отец издаёт удивлённый смешок. И хотя я рада, что моё сквернословие доставило ему хоть немного радости, я напускаю на себя мрачный вид и драматично вздыхаю.
— Простите, Ваше Величество. Я беру очень много уроков по языку воронов и некоторые слова приходят мне на ум быстрее, чем слова на моём родном языке. «Awnos duffen» значит «к сожалению, нет».
Мой отец издаёт ещё один смешок.
Я изо всех сил пытаюсь сохранить невозмутимый вид.
— Неужели у меня настолько ужасный акцент, dádhi?
Он качает головой, его глаза весело сверкают.
— У тебя очень милый акцент, ínon.
— В общем. О чём мы там говорили? Ах, да. Вы спросили, доверяет ли мне моя пара. Он мне доверяет. Но из-за моего похищения и всей этой войны, у нас было мало времени на то, чтобы обсуждать вас.
Я медленно снимаю одну перчатку и кладу её себе на колени, а затем поднимаю запачканный чернилами палец к своему медальону.
В глазах монарха отражается недоумение.
— Значит, Небесный король послал вас — свою пару — в моё королевство на переговоры, но не стал информировать вас о моих требованиях?
— Понимаете, у меня сложный характер.
Я прижимаю подушечку пальца к кончику ракушки, и на поверхности выступает крошечная капелька крови. Я специально разворачиваю свою руку так, чтобы ему было видно, как я засовываю порезанный палец в рот и слизываю с него рубиновую жемчужину.
Владимир выглядит смущенно и насторожено. Знает ли он, что я шаббианка, или он не в курсе того, что мою магию недавно освободили?
— Ужасный характер, — вторит мне мой отец.
Закатив глаза, я опускаю руку и хлопаю его по его гигантской ручище, отчего уголки его губ приподнимаются.
— Думаю, они знали, что мне не понравятся ваши условия и решили избавить меня от этой информации, как часто поступают близкие люди. Я также думаю, что это как-то связано с тем, что вы пытались продать свою старшую дочь.
Щёки Владимира резко краснеют, и я понимаю, что попала в точку.
— Продать? Вы говорите так, словно я какой-то гнусный барыга. Я люблю своих детей. Они для меня всё. Я просто пытаюсь устроить их будущее, заключая для них выгодные союзы.
Это то же, что «продавать», Владимир, только выраженное более красивыми словами.
Я снова начинаю поглаживать свою раковину.
— Позвольте мне объяснить то, как работают союзы у воронов, Ваше Величество.
Я надеюсь, что обращаясь к нему так, как того требует его статус, я немного подслащу ту пилюлю, которую я собираюсь ему скормить. Ведь я не пытаюсь нарушить наши отношения с Глэйсом.
— У воронов может быть только одна пара. И, судя по всему, парой Лоркана являюсь я. Если вы так отчаянно хотите найти достойного партнера для Алёны среди моего народа, как только мы выиграем войну, я с радостью представлю её достойнейшим из воронов.
Он фыркает.
— Моя дочь принцесса. Она заслуживает короля, или, по крайней мере, принца.
— Но она не может получить моего короля. А что касается принца, я его ещё не родила. Но если мой первенец будет сыном, я вам сообщу. Если мы, конечно, решим объединить наши армии. А если нет, тогда…
— Ваш сын?
Мне это только кажется, или его уши стали больше? Вероятно, это оптическая иллюзия, вызванная тем, что они стали ярче.
— Алёне почти сто лет!
Сохраняя спокойный тон голоса, я говорю:
— Как хорошо, что у