чужие камни, и если кто-то привозил находку через несколько лет и подкладывал в коробку, как свеженайденную, не обходилось без насмешек[1138].
Яркую картину этого повального увлечения нарисовал и Белый в письме Иванову-Разумнику, написанном через несколько месяцев после возвращения в Москву — 8 декабря 1924 года:
Приезжающие в Коктебель заболевают каменною болезнью: целыми днями они лежат на животе на коктебельском пляже и собирают удивительнейшие камушки: кроме прекраснейших халцедонов, агатов, сердоликов, яшм и пр<очих> камней, просто элементарные камни, омытые морем, являют собою чудесный орнамент <…> (Белый — Иванов-Разумник. С. 304).
Белый был среди тех, кто этой «специальной болезнью Коктебеля» заболел, причем очень серьезно. «Вставал он рано, шел на пляж, купался в стороне от всех, потом много часов бродил по берегу, собирая камешки», — вспоминал Николай Чуковский[1139]. Сам Белый в письме Иванову-Разумнику от 17 июля 1924 года сообщал из Коктебеля:
Сперва я хотел здесь пробыть с месяц, но, попав в эту природу, понял, что это «мои места»; и решил остаться на все лето; несколько недель ползал на животе, ошарашивая коктебельский пляж и собирая коллекцию камушков, которые здесь порой изумительны (Белый — Иванов-Разумник. С. 296).
И действительно, «ошарашить» современников ему удалось. Многие из отдыхавших в 1924‐м в Коктебеле написали об этом увлечении Белого в мемуарах. Но примечательно, что написали об этом, причем украсив рассказ рядом колоритных деталей, и те, кто тем летом в Крыму не был. К последним относился и упомянутый выше Николай Глазков, и, например, Михаил Чехов, как раз в 1924 году сблизившийся с Белым. Так, Михаил Чехов утверждал, что Белый «мешками возил разноцветные камушки с берега моря из Крыма в Москву, приводя своих близких в отчаяние», и что, «между прочим, камушки он собирал, появляясь на пляже в одном лишь носке — другая нога была голая)»[1140].
Кстати, «тайна одного носка», возможно, раскрывается признаниями Белого Иванову-Разумнику. «5 недель провел, лежа животом, на пляже; загорел, как „арап“, и в довершение всего всадил себе занозу в пятку; теперь лежу с огромным нарывом и корчусь от боли, — сообщал он 17 июля 1924 года — <…> все было бы гармонично: вот только нога подвела (завтра будут ее резать) <…>» (Белый — Иванов-Разумник. С. 295–296).
Бытовая травма (думается, из‐за нарыва и операции пришлось надеть на одну ногу носок) не охладила пыл Белого. Он не только отдался новому увлечению со страстью, но и превзошел на этом поприще остальных. Как свидетельствовал Николай Чуковский:
Собирать камешки в Коктебеле — обычай, сохранившийся и по сей день. В те времена — а вернее, и еще раньше — были придуманы для них названия, известные только коктебельцам и до сих пор употребляемые только там: «фернампикс», «полинезиец», «лягушка». У многих из гостей Макса были в то лето замечательные коллекции камешков, но Белый в несколько дней обогнал всех коллекционеров. Недели через две после приезда он устроил выставку своих камешков на деревянных перилах своей терраски, и, помню, коллекция эта поразила всех любителей красотой, подбором, количеством[1141].
Такие показы — и для узкого круга друзей, и для широкой аудитории — Белый устраивал в Коктебеле регулярно и подходил к ним очень ответственно. П. Н. Зайцев вспоминал:
<…> собирал камни Борис Николаевич не как курортник, от скуки, а с увлечением, как художник с весьма изощренным зрением. Он обращал большое внимание на колорит, оттенки, форму. У себя в комнате он создавал, как мозаичист, интереснейшие импровизации из собранных камешков.
— Полюбуйтесь! Вот это — Ассирия, это — Египет… А вот здесь итальянские школы: Тициан, Веронезе, Рафаэль… А это, смотрите: Мантенья!
И созерцающие эти коллекции-композиции бывали восхищены.
Белый словно повторял вслед за Тютчевым:
Не то, что мните вы, природа!
Не слепок, не бездушный лик…[1142]
Своей будущей жене Клавдии Николаевне Белый демонстрировал новинки коллекции каждый день:
Он увлекал на террасу, где на перилах расставлял коробочки с камешками, устраивал ежедневные «смотры» своих многосоставных «градаций». — Видишь, видишь! Гляди <…>[1143].
На генеральной же выставке камней в 1924 году Белый имел несомненный успех и обрел общественное признание: «<…> получил приз за большую плоскую „лягушку“ с большими белыми точками, окруженными ярко-желтой полоской»[1144]. Наталья Северцева зафиксировала в мемуарах множество экзотических и характерологических подробностей, связанных с подготовкой к выставке:
На нижнем балконе, где обедали, были еще прибавлены столы, на них разделены места с надписью владельца камней. Выставляли лучшие из каждого вида. <…> Андрей Белый был крайне взволнован: «Я тут не помещусь! Мне мало места. Наташа, я Вам доверяю принести мои камни, их очень много, несколько десятков папиросных коробок!» Я с верхней палубы вниз носила коробки с камнями, держа руки около живота. Андрей Белый ставил одну на другую, пока не дошел до подбородка. «Так, теперь несите и не трясите». Он шел за мной. «Осторожнее, не споткнитесь». Я, как осел, останавливалась около стола, и Борис Николаевич по одной коробке снимал сверху вниз и расставлял на столе.
Он подписывал каждую коробочку. Названия: «Заря», «Закат Европы», «Думы» и т. д. Камни, один, допустим, плоский, охра, лежал внизу и его слегка прикрывал с одной стороны зеленый, а с другой — белый. Кто-то тронул пальцем и подвинул. «Боже мой! — <Борис Николаевич> схватился за голову. — Вы всю картину испортили»[1145].
Сам Белый относился к своей коллекции не как к летней забаве, а очень серьезно, без юмора. Он ощущал себя художником, выставляющим свое творение на людской суд.
<…> к осени у меня было до 120 коробок с разного рода орнаментом из камней; и я для коктебельцев периодически устраивал выставки, располагая коробки по градациям орнаментальных линий и колоритов, моделируя свои мысли об истории и эволюции культур; от Атлантиды до… культуры будущего, —
рассказывал он Иванову-Разумнику с гордостью 8 декабря 1924 года (Белый — Иванов-Разумник. С. 304).
Как истинный творец, Белый тщательно фиксировал и запоминал отзывы публики и авторитетных критиков о своем собрании камешков. Так, очень льстила ему похвала жившего в Крыму знаменитого художника К. Ф. Богаевского. В позднем, опубликованном в 1930 году эссе «Как мы пишем» он горделиво припоминал, что коллекцию его «камушков <…> одобрил художник Богаевский»[1146]. Белый также откровенно хвастался высокой оценкой своего собрания со стороны научного сообщества: «<…> ученые с Карадагской биологической