Читать интересную книгу Кавказ - Александр Дюма

Мы были всего лишь в ста шагах от станции и пошли туда пешком. У ворот станции стояла целая кавалькада телег и тарантасов, доказывавших, что снег сказал им то же, что бог сказал волнам: «Далее вы не двинетесь». Среди этого скопления телег и тарантасов виднелись какие-то нагруженные сани, но без лошадей.

— Дурной знак, — обратился я к Муане.

И в самом деле: лошадей не оказалось, и это было сущей правдой. Мы пошли в конюшни, осмотрели все их закутки и не нашли ни одной тройки. Смотритель заявил, что не отвечает ни за что до двух часов: после этого срока он надеялся снабдить нас парой троек. Это был очень пристойный грузин; взглянув на нашу подорожную с двумя печатями, — рекомендация слишком серьезная, имеющая значение «подорожной по казенной надобности», — он обещал нам, что мы будем иметь преимущество перед всеми проезжающими, исключая курьеров. Вышеупомянутые нагруженные сани заставили меня настоять на наших правах и привилегиях.

Впрочем, одно обстоятельство утешало нас в этой задержке: хотя я отдавал Тимофею полную справедливость в отношении глупости, которой он был чрезмерно одарен, он все же решил дождаться тарантаса и телеги, содержавших в себе все, что я увозил с Кавказа: оружие, материи и дорогие вещи, так как я не желал, чтобы эти предметы, из коих каждый напоминал мне друга, слишком отставали от меня.

В ожидании тарантаса и телег мы вошли в станционный дом, где нашли хозяина злополучных саней: это был немец, путешествовавший со своим слугой. Он едва говорил по-французски, а я вовсе не говорил по-немецки, поэтому беседа никак не налаживалась. Потом мы попытались говорить по-английски; но тут другое неудобство: я читаю очень хорошо по-английски, а говорю очень плохо. Тогда ему пришла мысль спросить меня, не говорю ли я по-итальянски. Я отвечал утвердительно, и он закричал: «Паоло, Паоло, Паоло!».

Паоло явился. Я встретил его словами renga qui! (поди сюда!), от чего сердце его запрыгало от радости; он не пришел, а примчался.

Бедный мальчик был родом из Венеции. С милым акцентом своей родины он жаловался на дороги, на холод, на снег, на реки, через которые надо было переправляться, наконец на все прелести путешествия по Кавказу в январе. Тем более для него, как говорит Дант, было большой радостью слышать звук своей благодатной страны.

Он признался, что вовсе не ожидал и этого; уже два или три года с ним этого не случалось. Он возвращался из Персии через Тавриз, Эривань и Александрополь. Они успели проехать через этот последний город, а теперь сидят потому, что сообщение по Сурамской дороге прекратилось. То же самое писал нам и начальник почтовых станций. Мальчик был хороший стрелок, и от самого Александрополя он кормил себя и своего господина дичью: но у него не хватило пороху. Мы тоже истощили весь свой запас и забыли вспомнить об этом в Тифлисе. Зато, к счастью, я до Гори запасся провизией в довольно значительном количестве. В Гори мы возобновили бы запас их у шурина Григория, начальника города.

Между тем, ни о нашем тарантасе, ни о телеге не было ни слуху ни духу. Оставалось сесть на коня и отправиться узнать об их участи. Григорий предложил свои услуги.

Муане, сделавшийся фанатиком верховой езды, хотел воспользоваться этой возможностью, чтобы прокатиться немного верхом, и оба отправились в сторону, где должны были находиться наши экипажи. Почти через полтора часа я услыхал звон колокольчиков; Муане и Григорий торжественно везли обе повозки за собою. Они нашли тарантас посреди реки, телегу на противоположном берегу. Тройка под тарантасом была недостаточно сильна, чтобы поднять его на крутой берег. У Тимофея же и у ямщика не хватило смекалки, чтобы при помощи всех лошадей, какими они располагали, переправить экипажи порознь, один за другим. Муане заставил привести в исполнение этот маневр и благополучно миновал препятствия. На берегу второй реки мы повторили тот же маневр, и, к изумлению Тимофея, все пошло как по маслу.

Неожиданно наш слух был поражен потоком самых звучных немецких ругательств. Они были адресованы нашим тевтоном станционному смотрителю, который, имея небольшой кинжал за поясом и обладая такою силой, что мог заставить проплясать под каждой из своих рук любого немца, велел опорожнить его сани, чтобы отдать их нам, под благовидным предлогом, что сани надо менять на каждой станции.

На это немец отвечал довольно справедливо, по моему мнению, что в случае, если мы имели право на его сани, то и он мог иметь его на наши. А так как грузин без сомнения не знал, что отвечать ему на это, то и не стал его слушать, а продолжал перекладывать на снег багаж потомка Арминия. Дело, вероятно, кончилось бы довольно дурно, если бы я не вмешался в него.

Станционный смотритель отбирал у немца сани потому, что ни наш тарантас, ни телега не могли идти далее из-за обилия снега, а нам непременно нужно было двое саней, чтобы продолжать путь. Но если тарантас не мог идти дальше, то он мог вернуться по крайней мере в Тифлис: таким образом немец мог сесть в мой тарантас и отправиться, что доставило бы ему удовольствие иметь более удобный экипаж и избавило бы его от нагрузки на каждой станции. Это предложение произвело, как я и предвидел, на раздраженного тевтона такое же действие, какое производит, как говорит пословица, небольшой дождь на сильный ветер; гнев его прошел, он протянул мне руку, и мы расстались самыми лучшими друзьями в целом свете. Он должен был передать экипаж в дом Зубалова; в противном случае письмо к Калино уполномочивало последнего поступить с тарантасом как ему заблагорассудится, если бы даже он пожелал употребить дроги тарантаса на топку, а кожу на сапоги.

Почтенный экипаж довольно пожил. Как тарантас, он оказал уже все услуги, какие только мог оказать: я проездил в нем почти три тысячи верст по таким дорогам, где французский экипаж не сделал бы и десяти шагов без того, чтобы не поломаться, и за исключением колеса, которое, не предупредив нас, изменило нам в Нухе, он всегда был к нашим услугам. Бог знает, какого возраста был бедный старик и сколько он прослужил еще до того, как я купил его за семьдесят пять рублей у астраханского почтмейстера! Счастливо ли доставил он своего нового господина в Тифлис? Или, не чувствуя более, как лошад и Ипполита, рук, к которым он привык, оставил его на дороге под одним из тех предлогов, какие выставляют старые экипажи? Я этого не знаю, хотя и очень может быть, что он мужественно преодолел ожидавшие его три станции: тарантасы это не что иное, как перевозочные мамонты; ведь они так прочно устроены, что пережили потоп, и переживут, вероятно, страшный суд.

Станционный смотритель, нежно полюбивший нас, дал нужные советы перед отъездом. За три дня до того два казака вместе с лошадьми были застигнуты метелью в дороге, по которой мы должны были ехать, и в десяти верстах от станции те и другие были найдены мертвыми. Если бы что-нибудь подобное угрожало и нам, если бы небо нахмурилось, то мы должны скрыться в небольшой часовне, стоявшей в пятнадцати верстах слева от дороги; если бы мы были уже далеко от нее, то должны распрячь нашу шестерку, из саней сделать ограду и укрыться в ней до окончания метели. Все это было не очень-то весело, но больше всего беспокоило то, что было уже три часа дня и что, по всей вероятности, мы могли прибыть на Чолакскую станцию не ранее ночи. Несмотря на все эти мрачные приметы, мы проехали благополучно.

Ямщики показали нам место, где найдены были трупы казаков и лошадей: это небольшая долина поодаль от дороги. Несчастные по ошибке своротили с нее, и как только углубились в эту долину, играющую роль западни для путешественников, вихрь обхватил их. Если бы не волки, которые разрыли снег, чтобы воспользоваться трупами, их, вероятно, не нашли бы до следующей весны.

Чолаки — прелестная станция.

— Есть что-нибудь поужинать?

— Все, что вам угодно.

— Замечательно. Есть цыплята?

— Нет.

— Баранина?

— Нет.

— Яйца?

— Нет.

Вопросов было много, ответ один и тот же.

Вся провизия наших хозяев заключалась в черном хлебе, которого мы не могли есть, и в фиолетовом вине, которого мы не могли пить. Пришлось взяться за свою провизию; к счастью, у нас еще нашлось несколько сосисок и остаток индейки, но такого качества, что в другое время я не осмелился бы предложить их даже голодным волкам безжизненной равнины. Мы ели сосиски с кожурой, мясо индейки с костями и, если не насытились, то, по крайней мере, утолили голод. Мы пили этот проклятый чай, приводивший меня в ярость, потому что его можно было достать везде, а он у русских заменяет все.

Вдруг меня известили, что какой-то офицер желает говорить со мной.

— Скажите ему, что если он пришел просить меня ужинать, то, кто бы ему ни поручил это сделать, он напрасно беспокоится.

— Нет, он хочет только засвидетельствовать вам свое почтение.