Читать интересную книгу Кавказ - Александр Дюма

И волки, видя смелость своего товарища, собирались все больше и ближе. У Тимофея осталось только два метательных орудия — котелок и половник. Вместо того, чтобы рискнуть и ими, что совершенно обезоружило бы его, он ударил их один об другой. При этом волки разбежались, но не так далеко, как бы понимая, что этот шум не очень-то опасен. Через четверть часа они появились перед Тимофеем в гораздо большем числе и на сей раз, по-видимому, с твердым намерением довести свое дело до конца.

Тимофей понял, что если не придумает другого способа обороны, то он погиб. Волки, несмотря на свои превосходные глаза, не могли видеть сквозь его тулуп и несколько шинелей, чтобы понять, что имеют дело со скелетом, и стали наступать все больше и упорнее. Тогда светлая мысль промелькнула в тупом мозгу Тимофея. Он имел при себе коробок спичек. Бросив на волков половник и котелок, он вытащил коробку спичек, спичка загорелась с треском и мгновенно осветила темноту. Волки побежали назад, но скоро опять воротились. Тимофей зажег вторую спичку, потом третью, четвертую. Каждый раз как он прекращал эту игру, волки приближались на один шаг. Он зажигал спичку — и волки останавливались. Это продолжалось целый час. Когда нанятые нами извозчики показались на косогоре, у Тимофея оставались последние спички. Услышав звон бубенчиков, топот лошадей и крик ямщиков, волки разбежались. Люди думали, что найдут Тимофея замерзшим, а он был с ног до головы в поту.

Он рассказал им про свое приключение. Те начали отыскивать разные принадлежности нашей кухни и нашли все. Два жареных цыпленка, на которые я рассчитывал, исчезли. Без сомнения, Тимофей впопыхах бросил их волкам вместе с другими вещами.

Мы надеялись, что излишне предупреждать Тимофея, чтобы он не позволял ямщикам выпрягать своих лошадей и уехать с ними, и в этом случае, как показали последствия, поступили неблагоразумно.

Глава LIII

Сурам

Тимофей был спасен от волков и прибыл жив да здоров, но прибыл на лошадях и с ямщиками, которых мы к нему послали, телега же была полностью разбита.

Я спросил людей, привезших Тимофея и разбитую телегу, сколько они возьмут до первой станции. Они запросили восемь рублей. С десятью рублями, которые я им уже дал, это составляло восемнадцать рублей, т. е. семьдесят два франка за одну станцию, не считая четырех рублей, выданных горийскому станционному смотрителю. Это было дорого. Я отказался, решив, чтобы Тимофей подождал здесь с телегой, пока не пришлю за ним почтовых лошадей с первой же станции.

Оставалось рассчитаться с хозяином. Я съел пять картофелин, а мои товарищи ничего в рот не брали. Он потребовал пять рублей, т. е. по четыре франка за каждую. Это было гораздо дороже лошадей.

— Дайте ему рубль, но не за картофель, а за пять часов, проведенных нами под его крышей, — произнес я, — рубль или плеть на выбор!

Хозяин не знал, на что решиться, и наконец согласился. Этот молодец выглядел так подозрительно, что в другое время иначе поступил бы, попадись ему кто-нибудь из нас безоружным; но наши двуствольные ружья, наши кинжалы нелегко переварились бы в его желудке. Он не попытался против нас даже слова вымолвить.

Мы сели уже в сани и хотели было двинуться, как ямщики раздумали, они предлагали свезти телегу до следующей станции за пять рублей. Мне наскучило спорить, и я согласился, но предупредил их, что заплачу им только по приезде. Это недоверие, по-видимому, нисколько не оскорбило их.

Лошадей запрягли в телегу, разбудили Тимофея, уже заснувшего возле огонька, заставили его сесть в повозку и объявили ему, что на этот раз и в будущем он должен следовать в авангарде. Тимофей не возражал, у него был только один недостаток, по крайней мере, с моей точки зрения, — я не хочу ставить ему в вину тех недостатков, за которые другие упрекнули бы его, — он был слишком ленив.

Было около четырех часов утра, и нам оставалось проехать двенадцать верст. Мы стали до такой степени равнодушны к опасности, что не спросили даже, хороша ли дорога.

К счастью, она была хороша. Мы прибыли на станцию в семь часов утра.

— Лошадей нет!

И это мы слышим в семь часов утра, зимой, когда метровый снежный покров за окном!

Без всякого объяснения я показал, но не подорожную, — да будет ведомо, как станционные смотрители в России ценят две казенные печати, — а плеть. В Гори я нарочно открыл чемодан и достал плеть, подаренную мне князем Тюменем, плеть, которою раз он убил одним ударом голодного волка, хватавшего князя за горло. Приглашаю тех из моих читателей, которые пожелали бы путешествовать по России, обратиться ко мне за формою плети, я с удовольствием готов раздарить всем секрет этого оружия.

После этого лошади как будто выросли из земли.

В десять часов мы были уже в селении Сурам.

— Лошадей!

— Нет их.

— Любезный друг, — посоветовал Муане, — наденьте какой-нибудь орден, хоть на шею, иначе мы никогда не доедем.

Я открыл чемодан, в котором хранились ордена, подобно тому, как в другом чемодане находилась плеть, — эти два великие побудительные средства, нацепил звезду Карла Третьего и повторил свое требование.

— Сейчас, генерал, — произнес станционный смотритель.

Через полчаса наши экипажи были заложены. К несчастью, саней не оказалось. Я заметил на крыше какие-то сани, но смотритель объяснил очень просто, что если бы они годились на что-нибудь, то, конечно, не валялись бы на крыше.

Мы поехали.

Почти час спустя миновали селение Сурам, увенчанное, как и Гори, великолепным, хотя и разрушенным замком.

Мы прибыли к подъему.

Судя по тому, что рассказывали о трудностях Сурамского перевала, подъем показался мне сначала не только легким, но даже приятным. Это был, по-видимому, незначительный склон безо всяких обрывов, тянувшийся только на четыре версты.

После часового подъема, по правде говоря не слишком трудного, мы достигли вершины горы, я даже не верил этому.

— В таком случае, — обратился я к ямщику, — нам остается только спуститься вниз?

— Так точно, — отвечал он.

Я посмотрел на Муане.

— Итак, вот этот знаменитый, непреодолимый Сурам, поздравляю Фино!

— Подождите, — сказал Муане, — еще не все кончено.

— Но вы слышали, что нам не остается ничего больше, как спуститься?

— Конечно, но спуски бывают разные.

— Есть ведь и спуск Куртильский[271].

— И потом спуск в ад.

— Ну, этот-то не труден. Вергилий говорит: Facilis descensus Averni[272].

— Как вам угодно, но мне сдается, что Фино прав, а Вергилий — нет.

— Полноте, вы упрямитесь.

— Вспомните о господине Мюррее и о его шестидесяти быках.

— Э, друг мой, — ведь англичане так эксцентричны! Ему, верно, рассказали, что с тридцатью быками можно за четыре часа переехать через Сурам, — вот он и взял их вдвое, чтобы совершить этот переезд за два часа.

Первые три версты вроде бы говорили в мою пользу, но далее с левой стороны начал открываться небольшой овраг, а склон сделался почти крутым, овраг уходил все глубже — лошади начали скользить. Мы видели впереди верхушки деревьев, по которым, казалось, сами должны были проехать, потом дорога круто повернула направо, и мы увидели даже дно оврага, который незаметно превращался в пропасть В глубине ее катился поток, — одна из речек, впадающих в Квирилу. Было ясно, что спуск кончится только тогда, когда мы будем находиться вровень с потоком, а поток был далеко.

У нас был превосходный форейтор, но он имел дурную привычку бить лошадей, лошади же отличались тем, что, когда их били, они бросались в сторону.

Лошадь, на которой ямщик сидел верхом, из-за удара кнутом поскакала в сторону, и они оба очутились по пояс в снегу. Поистине, что бы ни говорил г-н де Граммон, но есть бог и у форейторов, бьющих своих лошадей: наш форейтор кое-как вылез, а за ним показалась и лошадь, они упали в пол шаге от пропасти.

— Ничего, ничего, — произнес ямщик, взбираясь на свое прежнее место.

Он хотел сказать, что не произошло ничего особенного.

— Объясните ему, — попросил я Григория, — что это ничего особенного для него, но не для нас.

Как мы не предупреждали ямщика, все ему было нипочем, и он поехал еще быстрее, правда, его лошадь, менее упрямая, пользуясь опытом, которым не хотел воспользоваться человек, не бросалась уже в сторону, несмотря на удары, которые она продолжала получать.

Впрочем, при такой езде мы имели ту выгоду, что на случай падения завала он не настиг бы нас. Вызвало крайнее удивление то, что чем более мы спускались, тем дорога, по-видимому, уходила куда-то в глубь земли.

С тех пор, как мы покинули Тифлис, мы ехали, все поднимаясь — беспрерывно, хотя и незаметным образом — и, достигнув Сурамского перевала, сразу же наверстали то, что взяли бы по частям.