в руках урну, я стою на границе сада и пытаюсь представить, каково было бы расти в этом доме. Перед глазами стоит образ, как я бегаю вокруг сидящих и наблюдающих за моей игрой родителей. Как под тенью глицинии позирую для фото со своей парой на выпускной вечер, моя мать делает снимок, а Роман предостерегающе смотрит на парня и настоятельно просит вернуться домой к обозначенному времени. Как спускаюсь в рождественское утро по лестнице, чтобы открыть подарки у потрескивающего камина. За проведенный тут год я не раз представляла здесь семью, счастливую семью, и думала, что этот дом пропал впустую, но именно это он собой и представлял – жизнь, которая могла бы у нас быть.
– Ты был первым мужчиной, что разбил мне сердце, и, думаю, это логично. Но ты не обязан был это делать. Ты не должен был наказывать нас обоих. Я приехала сюда за твоими деньгами, но отдала бы все до цента ради нескольких минут с тобой. Просто хочу сказать, что, возможно, никогда не пойму тебя, но, узнав о твоем поступке, впервые в жизни почувствовала себя твоей дочерью.
У меня перехватывает дыхание, когда вспоминаю свой сон прошлой ночью: маленькая девочка снова и снова тянется к отцовской руке, но тщетно.
– Но я отказываюсь быть трусихой в отличие от тебя. Вот чему ты меня научил. Я не повторю твоих ошибок. Лучше я буду безответственной и влюбленной, чем умру в безопасности, не оставив истинного наследия. И оно никоим образом не связано с деньгами или положением в обществе. Думаю, ты сам это понял. Мне просто интересно, когда это произошло. – Я морально рассыпаюсь. – В любом случае я знаю, на что ты был способен, а это уже что-то. Но ты не зря построил этот дом. Здесь я испытала самое великое счастье в своей жизни, поэтому делюсь им с тобой.
Я открываю урну и развеиваю прах на пронизывающем ветру. Он подхватывает пепел и разносит его на несколько метров, а потом разбрасывает среди засохших ветвей виноградной лозы. На мгновение я представляю, как Роман горюет в цветущем саду по любимой женщине и брошенной дочери, и, увидев этот образ, заключаю мир с домом, где обитает призрак семьи, которой никогда не существовало.
* * *
Когда я иду к могиле, земля сотрясается от очередной приближающейся бури. Внимательно смотрю на два надгробных камня рядом с Домиником и скорблю по людям, которых, как мне кажется, теперь знаю. По двум жизням, которые отняли мои родители, оставив двух осиротевших мальчишек расти в гневе, непонимании, жажде мести. Моих будущих любовников, моих учителей, двух мужчин, которые любили меня всем сердцем и пожертвовали собой ради моего спасения. Это совершенно несправедливо – все это.
Встав на колени перед могилой Доминика и упершись руками в мерзлую землю, я даю себе волю оплакать.
Меня поглощает вина, когда я, давясь слезами, прошу прощения.
Перед глазами мелькает красивое лицо Доминика.
Когда ветер усиливается, я словно чувствую его, накрывающее меня прохладное облако, и наконец произношу вопрос, который никогда бы не осмелилась задать:
– Ты простишь меня? Пожалуйста, прости нас.
«Сделай его счастливым».
«Береги ее».
Разозлился бы он, узнав, что мы с Тобиасом не исполнили его просьбу, его пожелание? Мы не почтили его жертву. Наоборот, позволили его смерти стать причиной нашего краха.
– Il ne me laisse pas l’aimer. Il ne me laisse pas essayer. Je ne sais pas quoi faire[68].
– Я отдала бы все, чтобы вернуться в прошлое и стать храбрее. Я была так напугана. Вела себя как настоящая трусиха, и ты умер. Ты умер… а мне так и не довелось сказать, как сильно я тебя любила. Как много ты для меня значил, как сильно ты меня изменил. Как безмерно я тебя уважала. Ты был таким храбрым, Доминик, и очень сильным. Мне выпала невероятная честь тебя знать. Любить. Как бы ты ни старался, но забыть тебя невозможно. Я буду скучать по тебе каждый день своей жизни. – Я прижимаю ладонь к груди.
– Attends-moi mon amour. Jusqu’à ce que nous nous revoyions. Jusqu’à ce que nous puissions sentir la pluie sur nos deux visages. Il doit y avoir une place pour nous dans la prochaine vie. Je ne veux pas d’un paradis où je ne te vois pas[69].
У ворот я оглядываюсь на его могилу.
– A bientôt. Merci[70].
Глава 50
Я закрываю дверь его кабинета в ту же минуту, как он заканчивает разговор и окидывает меня напряженным взглядом, после чего отводит глаза в сторону. Вина.
Тобиас встает и, сглатывая ком в горле, отворачивается к окну. Через него открывается вид на завод и большую часть Трипл-Фоллс. И тут я понимаю: мне совершенно безразлично, что он занял место моего отца. В каком-то смысле это кажется справедливым.
– Я приезжал вчера, но тебя не было.
Он решил, что я уехала? Судя по его виду, да. Но я не даю этому меня обескуражить.
– Нам надо поговорить.
Тобиас поворачивается ко мне, засунув руки в пошитые на заказ брюки.
– Я сделал тебе больно?
– Ты прекрасно знаешь, что нет.
Он снова смотрит в окно.
– Я ничего не знаю.
– По-моему, мы оба понимаем, что это ложь.
Он хмыкает. В кабинете повисают тишина и напряжение, как вдруг он тихо произносит:
– Прости, Сесилия. Я не имел права…
– Если планируешь просить прощения, то хотя бы смотри мне в лицо.
Тобиас явно не спал. На нем нет пиджака и галстука, рубашка расстегнута и помята. Он выглядит таким же поверженным, какой чувствую себя я. Тобиас открывает рот, чтобы заговорить, но я его перебиваю:
– Я дала тебе добро, потому что всегда это позволяла. Это было моим решением. Я этого хотела. Возможно, даже ждала, господи, я не знаю. Но это не важно. Я уезжаю.
Он сглатывает и еле заметно кивает.
Много лет назад я была одинокой девушкой, которая встретила одинокого короля, и мы оба страдали из-за чрезмерной гордости и безрассудно пали. Мы обманулись между моими романтическими убеждениями и его стремлениями, и теперь я чувствую только печаль.
Печаль по трем сиротам, брошенным на произвол судьбы из-за ошибок их родителей.
И я здесь для этого – чтобы обратиться к мальчику в этом мужчине и дать ему объяснения, которых он по праву заслуживает. Но как, черт возьми, мне ему об этом сообщить? Как сказать, что он построил империю на лжи? Что