от призыва, наверно-де, освободят. А потом, гляжу, о войне заговорил. Русский он, мол, то есть Аникей, и душой болеет, как бы Гитлер Москву не взял.
— А ты и поверил, что он душой болеет?
— Кто его знает. Чужая душа — потемки.
— По-чудному говоришь. Как мужик в старину. По-моему, посматривать за Аникеем надо.
— Да ведь, помнишь, по весне товарищ Демин указание давал: нельзя, дескать, к Аникею со старой меркой подходить… колхозник он теперь… Согласен я с Александром Егорычем. Почти десять лет Аникей в колхозе.
— А пересолы — это что, по-твоему? Из любви к России? Сколько раз трактористы голодными оставались!
— Да ведь это дело какое-то темное. И мелкое. Может, они были по вине кухарки, пересолы те. Хочется мне думать, что повыветрился из Аникея кулацкий дух за десять лет.
— Ну что ж, думай, — угрюмо, недовольным тоном сказал Зазнобин. — Но все-таки послеживай за ним, послеживай.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Андрей Травушкин слабо верил в благополучный исход сватовства, затеянного матерью. «Напрасно я сказал ей, что Галя нравится мне. Хлопоты ее могут даже помешать. Самому надо объясниться…»
Он знал, что у него есть соперник — Илья Крутояров, и это тревожило его. Правда, в последний раз, когда Андрей был в Даниловке, мать заверила его, что Галя окончательно рассорилась с Ильей и тот из-за этого в Александровку перевелся, но все же…
…Прослушав по радио заявление В. М. Молотова о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, Андрей решил дня через два съездить в Даниловку. Но 24 июня его вызвали в горком партии и поручили организовать агитационные выступления на предприятиях города силами коммунистов университета. План этих выступлений он выполнил недели через три с половиной и лишь тогда собрался наконец и поехал с твердым намерением повидаться с Галей.
Из письма Тоболина, бывшего товарища по курсу, Андрей знал, что даниловская молодежь мобилизована в первые дни войны, и поэтому чувствовал себя уверенней: Ильи Крутоярова теперь уже нет.
Со станции в село шел пешком с желтым кожаным саквояжем в руке. В саквояже — новый костюм для встречи с Галей и подарок для матери.
Было около пяти часов дня. Солнце давно уже свалилось с зенита. Изредка, совсем рядом, свистели суслики. От Князева леса поднялся коршун. Взлетев чуть не под облака, расправил свои длинные темные крылья и стал медленно парить, постепенно снижаясь, кружиться над полем и вдруг, сложив крылья, черным камнем ринулся вниз.
Андрей остановился. «Перепела или суслика выследил, стервятник!»
Подождал, не поднимется ли хищник с добычей. Можно было свистнуть, испугать его. Не дождался. «Терзает свою жертву там, где настиг». Живо представилось, как трепыхается перепелка в черных жестких, словно железных, когтях. Готов был побежать на помощь, но далековато. Пошел дальше. Подумал: «Дарвин прав: закон борьбы за существование… Коршун-то зерном питаться не может… Но все равно почему-то жалко, будь то перепел или даже вредный суслик!»
Затянутые легкой голубой дымкой, еле видны дальние деревушки, пирамидальные тополя. С детства знакомая, родная картина, но всякий раз волнует, когда приезжаешь из города. Вот она и сама, Даниловка — огромное село, разбросанное в долине, вдоль правого берега реки. С пригорка почти вся видна со множеством улиц, переулков. Сады, огороды, ветлы, тополя. Три колодезных журавля в разных местах села стоят неподвижно, а четвертый, который поближе, то и дело наклоняется, будто приветствует Андрея. Кто-то черпает воду.
Милая Даниловка! Не напрасно ли ты, Андрей Травушкин, не поехал в нее преподавателем средней школы, как это сделал Тоболин? Но что было бы, если бы поехал? Не только не защитил бы, но, гляди, и не написал кандидатскую диссертацию, не стал бы кандидатом наук… С тобой было бы то же, что и с другом твоим Тоболиным.
Вспомнились детство, отрочество. Жилось ему тут тогда неплохо. Полный достаток, хотя и грубоватый по-деревенски, но такой, что ни нужды, ни голода он не знал, как сверстники его, которые переносили и голод и холод, и всякие болезни, особенно в годы гражданской войны; и по хозяйству работали с малых лет. Андрея же и трудом не нудили. Не было надобности нудить, потому что до середины двадцатых годов у Травушкиных зиму и лето работали батраки.
До пятнадцати лет прожил Андрей в Даниловке. Семилетку окончил отличником. По совету директора школы и учителей, видевших в нем очень способного мальчика, Андрей хотел продолжать образование. Средней школы тогда в Даниловке еще не было. Матери хотелось отправить его учиться в областной город, но отец решительно воспротивился:
— Нет у меня средствий, чтоб учить его. Макарка пять классов только прошел, и то на хорошую службу в городе пристроился. И Андрюшка пристроится.
Настасья стала упрашивать мужа: пускай поучится, тогда и работу подходящую скорей найдет. Но Аникей Панфилович и слушать ничего не хотел. Шутка сказать — еще три года учить его. Где же денег набраться?
— Не сын он мне с этой минуты! — визгливо кричал отец, наскакивая с поднятыми кулаками на Настасью. — Что хочете, то и делайте. Хоть в ниверситете пускай учится… только моей помощи не ждите, гроша ломаного не дам!
Тогда Настасья сама поехала в город и упросила своего брата Акима, токаря завода имени Ленина, взять Андрея к себе. С осени 1927 года Андрей поступил в городскую среднюю школу. Зимой учился, а летом приезжал домой и жил в небольшом омшанике, стараясь не попадаться на глаза отцу, читал по целым дням разные книги своей сельсоветской библиотеки, в большинстве те, которые остались от помещика Шевлягина. Особенно полюбились ему старые журналы в чудных твердых переплетах с кожаными корешками: «Вестник Европы», «Русская мысль», «Русское богатство» — издания конца девятнадцатого и начала двадцатого века. А по утрам и вечерам ходил купаться на речку Приволье, повесив через плечо большое холщовое полотенце материнского изделия с вышитыми гладью на обоих концах красными и голубыми цветами.
Среднюю школу Андрей окончил тоже с аттестатом отличника. В Даниловке к тому времени уже прошла сплошная коллективизация, но Аникей Панфилович оставался еще в единоличниках. Если бы поступать в университет со справкой сельсовета или колхоза о том, что отец Андрея — единоличник, подвергавшийся раскулачиванию, но восстановленный (а иной справки ему не дали бы), то неизвестно, приняли бы его или нет, невзирая на аттестат отличника. И дядя Аким посоветовал не обращаться в Даниловку. Он сам взял в домоуправлении бумагу о том, что племянник его, Андрей Травушкин, порвавший с отцом в 1927 году, проживает у него, рабочего завода, как иждивенец и воспитанник. И Андрей Травушкин стал студентом государственного