Солнце уронило тоненький луч на могилу. Не поймешь, чье сердце разбито - Адочкино или того, кто воздвиг ей памятник. На латунной табличке дата смерти: "1973". "Надо же, подумала Лота, она родилась, когда я умерла. То есть, конечно, наоборот - умерла она, родилась я..."
Вскоре все разошлись, а Лота отправилась побродить среди могил.
Она вспомнила, как в прошлом году они с бабушкой пришли на могилу к деду - дело было на другом, но тоже старинном кладбище. Поставили цветы в железную банку с дождевой водой и остатками воска, и стали говорить про то, что наверху хорошо, как на даче. А что под землей - неизвестно. Вот дед, например, заметил хотя бы, что они к нему пришли? Мог ведь и обидеться: слишком долго собирались. Кладбище - как парк аттракционов: зимой туда не ходят. Вот они и не ходили. И вдруг Лота почувствовала запах, поднимавшийся из-под земли. Темные глыбы заворочались в голове. Однажды в больнице она попала на вскрытие в морг, где почернелые мышцы раздвигали серебряными пинцетами. Были еще мумифицированные голуби на пустырях, но они не пахли. Быстро прикинула: прошло два года. Лето, осень, зима, весна: умножаем на два. Слой глины метра полтора. Нет, не может быть. Но запах... Неужели, там не серой пахнет, а мертвечиной? А с другой стороны - чего бояться? Свои, родные души смердят. До рая не докричались, так хоть до ада достучались. Смерть ослабила мертвую хватку. Нормальная русская чернуха. Радоваться надо! Бабушке Лота ничего не сказала, и они тихо двинулись к воротам. Но запах не отставал: то слева догонит - с чужой могилы, где лежат пустые пластмассовые розы, то справа - с холмика...
Но не мертвые пахли из-под земли: то на свежих могилах, чьи рыжие спины еще интересуют живых, с Пасхи остались крашеные яйца...
Лота шла по аллее, потом повернула, дошла до обшарпанного старинного склепа. Посетители оставляли на его стенах надписи ручкой, карандашом или фломастером, полагая, что мертвые быстрее доставят просьбы по адресу. Эта мода появилась не так давно. "Господи, сделай меня крутым. Овечкин Леша". "Господи, сделай так, чтобы мама избавилась от наркотиков". Ниже: "И от бухла тоже". "Господи, сделай так, чтобы я, Сидорова Мария, 16 ноября 1972 года рождения, сочеталась законным браком с Петровым Иваном, 14 января 1974 года рождения". Подпись: "Мария, раба Божья". И в скобках: "Если можно, побыстрей, пожалуйста!"
"Господи, сделай так, чтобы память о нас жила вечно!" Лота перечитала последнюю надпись и задумалась. Слово "вечность", постукивая, как поезд, колесами, уходило в пятнистые небеса, из которых робко выглядывало солнце. Галочки галок, обломки облаков. Вечность - это холодно и пусто, какой смысл туда? Лота вспомнила про Книгу Жизни, о которой рассказывал Птица. В ней регистрируют кандидатов - это толстый телефонный справочник с именами и датами рождения. А может, не справочник, а тетрадка листов на двенадцать? В таком случае шансов нет.
Пиши - не пиши - даже мертвецы не помогут.
Шансов нет, но надежда есть.
Неожиданно к Лоте подошла какая-то женщина:
-Скажите, а где здесь остров мертвых?
-Не знаю. Я не отсюда, - машинально ответила Лота.
-Где-то в той стороне, но точно не вспомню, - женщина неуверенно махнула рукой и сама отправилась в направлении своего взмаха.
Лота снова осталась одна.
Остров мертвых - господи, неужели?
Все наполнилось новым волнующим смыслом. Воздух сгустился, стало сумрачно, тихо. Узкая тропинка уводила Лоту все дальше от центральной аллеи, рассекающей кладбище надвое. Деревья здесь были высоки и ветвисты, а могилы все больше старые, неухоженные.
Руки вспотели от нетерпения.
Сейчас...
"Остров мертвых" оказался мозаикой, выполненной по мотивам швейцарского художника Бёклина.
Так вот оно что - картина...
-Владелец за уборку на сто лет вперед заплатил, - хвасталась женщина - она добралась сюда раньше Лоты и уже стояла перед картиной. Ей было приятно, что на кладбище, где она иногда бывает, есть такие знаменитые могилы.
Белая фигурка в лодке. Скорбные кипарисы. Черные воды Стикса.
Хорошая картина, но Лота ожидала другого...
* * *
Такое в ее жизни случалось впервые. Понадобилось много дней, чтобы она привыкла. Лота бродила по городу, отогревала дыханьем покрасневшие пальцы и мысленно повторяла про себя: ее больше нет, ее больше нет. Но слова оставались словами, за ними не открывалось ни волшебства, ни новой интересной реальности. Это были просто слова, истершиеся до дыр от многократного повторения.
У нее дома в ванной на полке лежали Гитины бусы и браслет с шипами - а самой Гиты уже не было. Ее не было ни дома, ни в архитектурном институте, ни в сквоте. Ни на Рижском взморье, ни в Москве, ни в Питере. Она нигде: в облацех, в темной воде прошлого, в весенних сквозняках, которые всегда вызывало в памяти ее имя, в сирени, которая никогда не отцветет, в лебедях, которые застыли на поверхности Чистопрудного пруда, завороженные собственным отражением. Она не потребует назад ни бусы, ни браслет: ни то, ни другое ей больше не понадобится - никогда.
Но ведь это за Лотой смерть кралась по лесу, а вовсе не за Гитой! Гита умерла чужой смертью - по ошибке, вместо Лоты. Это Лота видела в тумане бурый тулуп - краем глаза, не поворачивая головы. Смерть их попросту перепутала! Впрочем, можно ее понять: один и тот же рост, одно и то же имя - Гита стала Гитой, а Лота - Лотой всего пару лет назад.
У смерти, должно быть, устаревшие данные - у этого самого древнего на