Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Выходит, так, - подтвердил заговорщик, - всё собрали, всё навесили.

- Соратники всегда добивают, чтобы не оставлять мстителей, - успокоил лекарь.

- Выступили двое, - продолжал вычищенный. – Упирали на то, что я, будучи секретарём, вознёсся, не снисходил к рядовым партизанам, всячески зажимая неугодных. Возразить в оправдание нечего было: я и вправду этих зажимал, да, видно, не дожал. В отряд они пришли в последние два месяца, до расформирования проторчали в хозчасти, всячески увиливая от боевых заданий по причине выдуманных недомоганий, а теперь дружно и нагло требуют признать их полноправными партизанами, выдать медали и соответствующие льготы. Кукиш им!

- Тебе – тоже, - не преминул заметить Иван-могила.

- Потом мой сменщик напёр на моё троцкистское критиканство и нарушения партийной дисциплины, отметив, что после исключения из горкома я не сделал выводов. Про Сашкин заговор никто и не говорил, не давая опомниться, проголосовали. Естественно, все – за.

- И те, которые были у вас на дне рождения? – не удержался от вопроса Владимир.

- И те, - вздохнув, неохотно подтвердил Сергей Иванович, вновь оказавшийся именинником. – Не ожидал я, что так жёстко, надеялся в максимуме на строгача. Вышел как оплёванный, и всего-то прошло полчаса, как решили мою судьбу. Соратники, как ты говоришь, отворачиваются, сторонятся как прокажённого, а вчера ещё были лучшими друзьями.

- Слаб человек духом, - определил болезнь опытный психолог, - особенно, если он у него подпорчен несбыточными идеями и постоянным страхом. Не тужи, Серёга, жизнь продолжается, теперь ты – партпартизан. Правильно делал, что не давал воли партоккупантам. Лучше разом сгореть ярким пламенем, чем долго коптить и вонять. Я выписал тебе два рецепта и добавлю два устных: первый – женись и роди парня, второй – иди на завод вкалывать ручками, там тебя рабочий класс, на теле которого паразитируют партийцы, окончательно вылечит.

Скорый фельдшер поднялся, чтобы, наконец-то, уйти.

- Хочешь – не хочешь, а придётся, - согласился со вторым устным рецептом больной. – На инвалидную пенсию не проживёшь, орденских за два ордена – кот наплакал, от льгот и пайков я ещё в горкоме отказался, призвав остальных последовать примеру.

- Вот за этот троцкистский выпад от тебя и избавились, - подлил напоследок яду добрый врач. – Пора мне, и так с тобой заболтался. Как, полегчало?

Сергей Иванович, сидя, подёргал, пошевелил туловищем, поразводил в стороны и вверх руками, повеселел:

- Да, вроде отпустило. Ну, и спец ты, Ваня! Спасибо, друг.

Иван-могила, довольный, рассмеялся.

- Больно-то не нахваливай, сглазишь. И не радуйся раньше времени. Приказываю: регулярно глотай то, что выписал, никакой парной, про водку и не упоминаю, тяжёлых работ не делать, двигайся, сколько хочешь, но без натяга, а чуть устал – в постель, и так – неделю. Приду, дам окончательное заключение. Думаю, что сердечко твоё сработало на нервный срыв и возвращаться к нормальному состоянию будет долго, если не будешь беречься и не перестанешь нервничать. По-хорошему тебя надо бы в больницу, но там сейчас – срамота, лечить некому и нечем, не говоря уж о кормёжке, а в госпиталь тебя, меченого, не возьмут, так что лучше перележать дома, если есть кому за тобой приглядеть-поухаживать. Найдётся? – спросил у перепуганного постояльца.

- Да, - с готовностью ответил тот, совершенно не представляющий, где найти сиделку. Особенно сейчас, поздно вечером, потому что завтра искать будет некогда – с утра на работу, и может случиться дальняя командировка не на один день. Но по-другому ответить он просто не мог.

- Вот и прекрасно, - удовлетворился лекарь, - выздоравливайте, я пошёл. – Он пожал руку Сергею Ивановичу, надолго задержав в своей и внимательно напоследок вглядываясь в лицо комиссара. – Заскочу на неделе, не кисни понапрасну. Проводи, - попросил Владимира.

У калитки приостановился, повернулся к провожатому.

- Надеюсь на тебя. Сергей сейчас в таком душевном состоянии, что здоровье может качнуться и туда, и сюда. Нельзя ни в коем случае оставлять его одного с убивающими мыслями. Хорошо бы им с сиделкой найти общий язык. Береги его, таких, как комиссар, после войны немного осталось.

Странный врач «скорой» крепко пожал надёже руку, тоже надолго задержав в своей и тоже внимательно, оценивающе, вглядываясь в лицо тому, кому доверил здоровье редкого по душевной красоте человека. Подождав, пока старенький фургон, прочихавшись, валко уедет, Владимир зябко поёжился и от холода, и от принятой ответственности и медленно пошёл в дом, не зная, как себя вести с подопечным, которому по моральным качествам и в подмётки не годился. Сергей Иванович успел раздеться и вольно лежал под своим одеялом, положив аккуратно сложенное Владимирово рядом на стул. Они встретились глазами, два необъяснимо близких человека, ток мгновенной любви пронизал обоих, и Владимир, повинуясь чувству, забыв, кто он, где он, что с ним и что собирался недавно сделать, бросился к кровати комиссара, упал на колени и, положив голову щекой на милующую или карающую широкую ладонь, сказал, почти прокричал:

- Простите меня, - и скупые слёзы впервые за много-много лет медленно бисеринками покатились из глаз, теряясь в морщинистой не по возрасту коже внешней части ладони судьи.

Сергей Иванович осторожно накрыл голову грешника второй ладонью, стало тепло, уютно, и Владимир почувствовал себя совсем маленьким и счастливым. Хорошо бы остаться в такой защите навсегда.

- Тебе не в чем виниться, - отец легонько погладил сынка по волосам. – У каждого человека случаются в жизни минуты душевной слабости и глубокого нравственного падения - как на фронте панический страх, которые надо преодолеть, не сломаться, остаться разумным человеком. Порой мне кажется, что природой каждому поколению предначертано пережить хотя бы одну войну, революцию, катастрофу, чтобы отсеялись, погибли, как это ни жестоко, слабые, и тут же сам себя опровергаю: почему тогда у людей не так, как у животных, остаются слабые, а сильные гибнут первыми, и род человеческий деградирует. – Он сделал движение, чтобы высвободить руку. – Сейчас иди, я устал, хочу заснуть.

Владимир с низко опущенной головой, стыдясь себя и того, что произошло, поднялся на ноги, неловко повернулся и, почти ничего не видя, пошёл к себе.

- Если хочешь, уходи, - догнал его в дверях голос как плеть. – Наверное, мне будет легче знать, что ты далеко и вне опасности, - и следом ещё один удар: - А может быть, и нет. Иди.

Он, сгорбившись, сидел у себя на кровати, опустив голову и безвольно бросив руки между колен. Стыд не проходил, а, наоборот, разрастался, и к нему добавлялась жгучая злость. Сергей Иванович не принял вины, он её объяснил и не дал полного облегчающего прощения. На это необходимо время, а его нет. Ещё нестерпимее захотелось убежать без оглядки, забыть сусально-романтическую сцену, раствориться в новых знакомствах и событиях. То, что он, бывший национал-социалист, отмеченный самим Гитлером, а сегодняшний американский шпион, вздумал просить прощения у советского комиссара, и есть настоящее ущельное нравственное падение, а не то, что вздумал потихоньку смыться, испугавшись за потрёпанную и перелицованную шкуру. Прав экспедитор: подло взваливать на кого бы то ни было свои заслуженные грехи. Он сам, в здравом уме и твёрдой памяти, выстрогал свой крест, сам и должен тащить его до последнего мгновения неудавшейся жизни. Обременять кого-то собой – трусость, просить прощения – лицемерить. Раскаяние, как и молитва, нужны не богу, а грешнику и страждущему, и потому каяться и молиться следует скрытно, без громких слов. Раскаянье на людях и на словах – фарс, шаг к новому падению. Давно известно, что жертвование и подаяние должны совершаться втайне.

Думая так, он не забывал и о главном: где найти сиделку? Ближние соседи не жаловали дюже партийного комиссара, да и не было среди них свободных, неработающих, а дальних Владимир совсем не знал. Нужен был человек, который подсказал бы хоть направление поисков. Лида! Вот кто сможет и захочет помочь.

Было около девяти, когда он постучался в освещённое окошко приветливого домика за рынком. Хозяйка, отодвинув занавеску, выглянула, показав на мгновение доброе озабоченное лицо, но ничего в темноте не разглядела и поспешила выйти.

- Володечка! – радостно всплеснула она полными, оголёнными по локоть, руками, увидев позднего гостя. – Какими судьбами? Я, как знала, испекла пирожков с картошкой, поставила в духовку, чтобы не остыли. Что это я держу вас в дверях? Заходите скорее, холодно на улице, сейчас поставлю чай, у меня и сахарин есть, и мята.

Наконец-то, у него отлегло от сердца, будто пришёл в родной дом к любящей старшей сестре.

- Не надо ничего, - огорчил он хозяйку, - у меня к вам срочное дело, только на вас надежда.

- Господи! – заволновалась Лида. – Да что опять такое случилось? Пойдёмте, хотя бы присядем.