Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

Торжествующий небесный экспериментатор в негодовании захлопнул хлипкое дело строптивого подопытного и в сердцах огрел им подвернувшегося под отеческую длань ангела, который сверзился, сам того не желая, с небес прямо на крышу нечестивого учреждения с белыми колоннами, где и испустил слабый дух, задохнувшись в дьявольских испарениях. Прогрохотал гром, как выразитель ярости всевышнего, и пошёл дружный очищающий дождь.

С улицы послышался надсадный воющий звук «газика». Владимир вышел. Подъехал старенький зелёный фронтовой фургон с облупившимся красным крестом. Из кабины вылез и заспешил к калитке, прикрывая голову от дождя докторским чемоданчиком, седой усатый мужчина в белом халате и кирзовых сапогах. Он неотчётливо буркнул «Здоров!» и зашагал в дом, не спрашивая, будто бывал здесь не раз. Владимир пошёл следом. Наследив сапожищами, врач уверенно прошёл в комнату больного, встряхнулся как собака, разбрызгивая кругом капли дождя, и ворчливо обратился к лежащему, смотревшему на него повеселевшими глазами:

- Ты что это дурью маешься, партизанский пень? Тебе ли, холостяку, хандрить? Не стыдно? А я было намеревался к тебе попариться на днях.

Сергей Иванович явно был рад врачу.

- А-а, Иван-могила? По мою душу приехал? – в тон ему ответил он слабым голосом.

- У тебя, безбожника, её нет, ты – дюже партийный, как говорят в народе. Заметь: не добрый, не злой, не какой ещё, а – дюже партийный – новое нравственное определение для вас, коммунистов.

- Язык у тебя до сих пор как скальпель, не затупился.

- На вашем брате то и дело направляется. Где у вас тут руки моют, - обратился к Владимиру, - проводи.

Вышли на кухню.

- Что случилось? Рассказывай.

Владимир рассказал, умолчав о главном.

- Поссорились?

- Нет.

- Ладно, пойдём.

Подойдя к ожидавшему больному, он уложил чемоданчик на стул, раскрыл его, обернулся к добровольному ассистенту, имевшему тоже болезненный вид.

- Помоги симулянту разоблачиться. Давай, Сергей, оголяйся до пупа – прослушаю, простукаю, прощупаю, выведу на чистую воду.

Они втроём раздели Сергея Ивановича до пояса и снова уложили на подушки большое мускулистое здоровое тело, покрывшееся морозными пупырышками.

- Где болит и как болит? – начал дежурный допрос врач, одновременно прикладывая к груди больного стетоскоп.

- По-моему, сердечко прихватило, - неуверенно ответил Сергей Иванович, стыдясь старческой болезни, - там покалывает и неймётся. Валидолу заглотил – полегчало.

Отняв от груди стетоскоп, Иван-могила сердито сказал:

- Это тебе привет от Насти. Сам жужжал ей в уши: не волнуйся – вредно. Вот и напоминает твои слова.

Окончив осмотр, он, молча, под умоляюще-вопрошающим взглядом поверженного комиссара собрал свой чемоданчик, выписал два рецепта, уселся поудобнее и приказал:

- Что случилось? Рассказывай, не партизань.

Сергей Иванович болезненно усмехнулся, уставился взглядом в потолок.

- Да ничего особенного, так, по мелочам: из партии турнули.

Иван-могила мгновение пристально смотрел на пациента, соображая – врёт или нет, потом хлопнул себя по коленям.

- Тебя??? – переспросил, однако, поверив. – Кто же там останется, раз от таких как ты начали избавляться?

- Да, прохиндеев-карьеристов много напролазило, - удручённо согласился свежий беспартийный, - а такие как ты не торопятся вступать. Так и останешься фельдшером.

- Так вы меня сами отфутболили.

- А ты не мог соврать, что у отца твоего было не две лошади, а одна?

- А вы только врунов берёте?

- Партия – живой организм, ей тоже свойственны болезни. Придёт время, и без таких фельдшеров вылечим, очистим от приспособленцев.

- Авгиевы конюшни, - не сдавался Иван-могила. – У большинства ваших вместо души – партбилет, вместо совести – устав, вместо разума – постановление ЦК, вместо друзей – соратники. Чистка бесполезна, нужна операция – отсечение злокачественной опухоли.

Сергей Иванович заволновался, задвигался, пытаясь приподняться и сесть.

- Слушай, ты, недоделанный хирург, дождёшься – встану, врежу по дружбе. Мне можно: я инвалид и больной.

- На голову.

- Ты что, нарочно меня заводишь?

- А ты как думал?

Они уставились друг на друга и рассмеялись.

- Тебе надо не фельдшером работать, а психологом, Ваня.

- На «скорой» психотерапия – первейшая помощь. За что вычистили-то, расскажешь?

Сергей Иванович снова погрустнел и увёл взгляд в потолок.

- Вчера утром у нас, понимаешь, неприятная история случилась: арестовали хорошего парня, соседа, дружка нашего.

- Причём, невиновного, так?

Сергей Иванович не подтвердил и не опроверг догадку лекаря-язвы.

- Целый день проторчал я в очередях в разные окошки, пытаясь узнать хотя бы что-нибудь. Тщетно!

- А ты, дурень, надеялся, что у них после войны что-то изменилось?

Неудачник снова не ответил.

- С утра сегодня подался за помощью в горком.

- Дважды дурень.

- Давно не был. Пришёл как в чужой дом: никто в упор не узнаёт, кивнуть башкой соизволят, а чтобы удостоить разговором – некогда.

- А ты говоришь, что без операции на мозге можно обойтись.

Дважды неудачник удручённо вздохнул, почти соглашаясь.

- Дай, думаю, заодно проведаю своих ветеранов, может, кто что дельное подскажет. Сразу нарвался на секретаря, что вместо меня из «гэбэшника» прислали. Строго предупреждает, что в два собрание, уведомление мне на дом послали, и явка обязательна. Повернулся и ушёл, как будто я для него, делового, обуза.

- Конечно, обуза: мешаешь любимой административно-канительно-бумажной вошкотне промеж своих.

- Спрашиваю у встречных, какой вопрос, лица отворачивают, глаза прячут, говорят, не в курсе, должен кто-то из горкома быть, он и сообщит. Дожили: собрание готовит не коллектив, а горком, а мы…

- Быдло, правильно – партийное быдло. Извини, что за тебя договорил.

- Кончай, Ваня, и без того тошно, - попросил комиссар.

- Ладно, не буду, досказывай – полегчает.

- Психолог чёртов.

- Уж какой уродился.

Сергей Иванович повременил, собираясь с мыслями и задавливая недопережитую обиду.

- Собственно, и рассказывать-то нечего, и неинтересно, - но, всё же, продолжал: - Пообедал дома, ни о чём таком не подозревая, а к двум сам пришёл на собственную порку.

- Джордано Бруно, - не удержался Иван-могила.

- Сел во втором ряду, а вокруг меня – необычно пусто, вакуум. Здороваюсь, с кем не виделся, кивнут еле заметно и отворачиваются, как не знакомы. Не пойму, в чём дело.

- Покойник всегда последним узнаёт о похоронах.

- Точно: уже похоронили, - Сергей Иванович пошевелился, проверяя, жив ли ещё. – Хорошо, что долго не маяли. Невесть откуда, словно из засады, выскочил новый горкомовский секретарь Кулик, из молодых и ранних, вытеснивший Цареградского, и сразу к трибуне. Так и не узнал я повестки собрания. После короткого задела о том, что война ослабила внутрипартийную борьбу и дала возможность троцкистским недобиткам опомниться и даже обнаглеть, нападая на генеральную линию партии, он перешёл к сути, к ротозейству и самоуспокоенности ветеранов, тех, которые должны больше всех бдить эту линию, не отклоняясь и не колеблясь. А у вас, мол, взращён и взлелеян на старых сомнительных заслугах такой недобиток, который вместо укрепления линии занимается искривлением её, огульным необоснованным критиканством… - тут я сразу и сообразил, какая у нас повестка собрания…

- О тебе, - догадался и сообразительный доктор.

- …Перечислил все мои прошлые надуманные и преувеличенные грехи, за которые и выперли из горкома – я и забыл о них, а они, оказывается, тщательно до поры до времени законсервировали – и добавил новый, гробовой: умышленное потакание преступной деятельности антисоветской группировки, лидер которой стал другом и послушным исполнителем троцкистских идеек вашего бывшего товарища.

- Тебя ещё не развели, а уже – бывшего, попробуй, возрази, - прокомментировал ненормальный фельдшер, лишая больного спокойствия.

Сергей Иванович, поморщившись слегка, сел, опираясь спиной о спинку кровати.

- Заговор, говорит, к счастью, благодаря бдительности простого советского человека, был в самом зародыше сорван.

- Уже и заговор, - не удивился доктор. – Кто-то анонимку нацарапал? – догадался он.

- Выходит, так, - подтвердил заговорщик, - всё собрали, всё навесили.

- Соратники всегда добивают, чтобы не оставлять мстителей, - успокоил лекарь.

- Выступили двое, - продолжал вычищенный. – Упирали на то, что я, будучи секретарём, вознёсся, не снисходил к рядовым партизанам, всячески зажимая неугодных. Возразить в оправдание нечего было: я и вправду этих зажимал, да, видно, не дожал. В отряд они пришли в последние два месяца, до расформирования проторчали в хозчасти, всячески увиливая от боевых заданий по причине выдуманных недомоганий, а теперь дружно и нагло требуют признать их полноправными партизанами, выдать медали и соответствующие льготы. Кукиш им!