Читать интересную книгу Рыцари былого и грядущего. Том II - Сергей Катканов

— Ах, мой мальчик. Если бы всё было так просто. Эта война сделала всех нас невероятно жестокими. Невозможно 4 года купаться в крови и остаться эталоном гуманизма. Конечно, мы старались воевать по-рыцарски, но если человек постоянно убивает, он поневоле становится нечувствительным к чужой боли. Мы не били рекордов по жестокости, но, во многом, были такими же бесчеловечными, как и любая долго воюющая армия. А после войны вытащили на свел всю эсэсовскую грязь, ни слова не сказав про жестокость и бесчеловечность союзников.

— Но рассказы про ужасы концлагерей — точно клевета.

— Тут мне трудно что-либо сказать. Я сражался на фронте и мне было не до того, чтобы проводить инспекции в концлагерях. Впрочем, мне известно, что коменданта Бухенвальда, заслуженного штандартенфюрера СС, по личному приказу фюрера расстреляли за издевательства над заключёнными. Издевательства, конечно, были, но за это в Рейхе карали. Вообще, в СС не любили садистов. Садизм — верный признак разбалансированной, ущербной психики, и мы полагали, что людям с такой психикой не место в СС, у нас ценили уравновешенных людей. После войны я не мало почитал про ужасы сталинских лагерей. Думаю, в Бухенвальде было не страшнее, чем на Колыме. А про секретные тюрьмы ЦРУ в Европе ты знаешь? Когда падёт США, этот колосс на глиняных ногах, о них узнают все, и тогда Бухенвальд многим покажется санаторием. Мы старались быть честными христианами, во всяком случае — мои парни из легиона СС «Валлония». Это у нас плохо получалось, но мы сражались за Высшую идею, за наше Солнце Правды. Для узколобых германских националистов мы были чужими, а потом для всего мира стали извергами-нацистами. Но у наших клеветников нет Веры, а нашу Веру у нас никто не отнимет.

Зигфрид встал и покачнулся, ноги едва держали его. Неожиданно для самого себя он сказал:

— Пусть Бог хранит вас, господин штандартенфюрер.

Старик глянул на него исподлобья. В его колючих глазах можно было уловить благодарность.

* * *

Откровения старого эсэсовца потрясли Зигфрида, но, конечно, не сделали из него нового человека. Его цель осталась прежней — войти в братство нацистов. На следующий день он спросил Дегрелля напрямик:

— Господин штандартенфюрер, вы не могли бы вывести меня на «Одессу»?

— Зачем тебе «Одесса», мой мальчик?

— Хочу быть среди своих.

— Значит, ты ничего не понял. Организация бывших эсэсовцев после войны сыграла свою роль, но сейчас не представляет из себя ничего стоящего. Это маргиналы, играющие в истинных арийцев и совершенно не представляющие, что это значит.

— Но они — настоящие нацисты, прямые наследники последних выживших героев.

— А что такое настоящие нацисты? Наши секретные базы давно уже служат лишь перевалочными пунктами для криминального бизнеса. К тому же, насколько мне известно, там взяли верх тёмные, языческие тенденции, которые всегда присутствовали в нашей среде. Там нет Солнца.

— И всё же.

— Ты упорный мальчик. Я дам тебе номер телефона. Но потом — не ищи виноватых.

* * *

— Яволь, господин штурмфюрер, — бодро и радостно выпалил Зигфрид и молодцевато щёлкнул каблуками.

Он был совершенно счастлив. На нём была новенькая чёрная форма рядового СС, он наконец-то был среди камрадов. Дегрелль — старик-одиночка и вскоре уйдёт из жизни, а здесь все свои — и молодой штурмфюрер с жёстким лицом, и весь их взвод — весёлые, решительные парни. А говорят, что где-то в глубине базы живёт группенфюрер, сражавшийся ещё под знамёнами Рейха. Не многие удостаивались чести увидеть его, но он, конечно, видит всех.

В пустыне на юге Египта, километрах в пяти от оазиса, стояла прямо посреди песков заброшенная руина, вряд ли способная заинтересовать кого-либо, кроме скорпионов. Ни один нормальный человек ни за что не приблизился бы к этому месту. Да и не появлялось тут никаких людей — пустыня вдали от караванных путей никого не интересовала, так что некому было обратить внимание на тех странных субъектов, которые время от времени выходили из руин, а потом опять там исчезали. Феллахи, населявшие оазис, были немногочисленны, абсолютно безграмотны и совершенно нелюбопытны. Они давали субъектам воду, продавали зерно, финики, иногда предоставляли верблюдов, но никому не смогли бы объяснить, где живут и чем занимаются их странные партнёры.

Если бы кто-то захотел найти объяснение всем этим странностям, его следовало искать не в руинах, а под ними, где располагался обширный подземный бункер. Он был вырыт и благоустроен ещё в 50-е годы XX века, сначала просто ради убежища — здесь коротали свои безрадостные дни бывшие эсэсовцы, скрывавшиеся от суда. Золото НСДАП и благосклонность египетских властей к нацистам сделали своё тихое и незаметное дело — среди пустыни возник очаг жизни, если это можно было назвать жизнью. Со временем здесь закипел бизнес, так же тихо и незаметно, но активно и прибыльно. Нелегальная торговля оружием — один из самых выгодных видов чёрного бизнеса, и кому ещё было этим заниматься, если не остаткам Чёрного Ордена? В оружии эти парни знали толк, и рисковать им было — не привыкать, и под землёю жить они были вполне согласны. Они лишь не соглашались считать себя заурядными бандитами, а потому сохраняли эсэсовскую иерархию, обращались друг к другу по чинам, внутри бункера носили чёрную форму, проводили ритуалы и даже устроили небольшой, но впечатляющий зал славы СС.

Когда Зигфрид впервые попал в этот зал, дыхание перехватило от счастья, наконец-то он там, где всегда хотел оказаться. Вот чёрное эсэсовское знамя со сдвоенной руной «зиг» — настоящее боевое знамя, спасённое с полей сражений. Вот знамя Рейха — чёрная свастика в белом круге на красном поле. Бронзовые бюсты Гитлера и Гимлера. Несколько портретов суровых эсэсовцев в чёрной форме. Одного из них Зигфрид узнал — это Зепп Дитрих, обергруппенфюрер СС, командир дивизии «Мёртвая голова». И всюду — таблички с названиями эсэсовких частей в обрамлении искусственных венков. А белого металла череп и кости на плите чёрного мрамора! Сколько мрачного, леденящего душу величия было во всём этом антураже!

Зигфрид попал сюда не сразу, его целый год проверяли, посылая то к одному загадочному человеку, то к другому. И вот наконец свершилось — он одел чёрную форму. Дни полетели однообразно, ему поручали в основном работу грузчика и экспедитора, он таскал и сопровождал тяжёлые деревянные ящики с оружием. Штурмфюрер, почему-то всегда смотревший в сторону, по поводу этих ящиков дал пояснение исключительно прямое: «Мы поставляем оружие для уничтожения недочеловеков». У Зигфрида холодок пробежал по спине, но он понимал, что серьёзные люди, естественно, не в игрушки играют.

Он сопровождал караваны по пустыне, автомобили по дорогам Египта и грузил, грузил, грузил. Африканская жара ни сколько не угнетала его, а постепенно начала даже нравиться. Такое яркое солнце в пустыне! Иногда в памяти всплывали слова Дегрелля: «Солнце Правды». Так просто всплывали и всё, не воскрешая того смысла, который вкладывал в них валлонский католик.

Так он вкалывал несколько месяцев за одну кормёжку, и наконец, штурмфюрер сказал, что ему положена увольнительная в город — выдадут деньги достаточные для того, чтобы погулять в ресторане среднего уровня и посетить вполне приличный бордель. Денег Зигфрид не взял, от ресторана и борделя отказался. Он попросил разрешения провести увольнение в зале славы СС — в уединении. Штурмфюрер криво усмехнулся и, как всегда глядя куда-то в сторону, разрешил.

Мрачное, могильное очарование эсэсовского мемориала вновь захватило душу Зигфрида. Он ни о чём не думал, а только упивался жутковатым колоритом подземелья, надеясь впитать в себя дух СС и почерпнуть в этом внутреннюю силу. Произошло, однако, то, чего он совершенно не ожидал — душу наполнил леденящий ужас. Он смотрел на бюсты Гитлера, Гимлера, на портреты знаменитых эсэсовцев и всем сердцем ощутил, что они. мертвы. Он долго не мог понять, что это значит — понятно, что все они давно умерли, и их неодушевлённые изображения тоже не могут быть живыми. Что же тогда значит «мертвы»? Он ощущал присутствие некой мистической смерти, ужасающего духовного небытия. Он хотел провести в этом зале сутки, но вдруг понял, что не сможет вынести и часа. Вдруг так захотелось помолиться, то есть обратиться к кому-то, рассказать о себе, излить душу. Но ведь это же не храм, тут некому молиться, все они мертвы, мертвы, мертвы. Всех этих людей не существует в каком-то очень глубоком внутреннем смысле.

Зигфрид закрыл глаза и увидел лицо Дегрелля. Это было живое лицо. И он стал разговаривать с ним, вспоминая слова валлонца, спорил, даже кричал на него, потом соглашался, и вот старик, наконец, убедил юношу. «Вы правы, штандартенфюрер, Бог — это Вечная Жизнь, вне Бога — Вечная Смерть, а они — вне Бога. И я — вне Бога». Он осознал эту истину, как смертный приговор своей душе.