Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Интересно, что они подадут ему на ужин, — сказала мисс Браунинг. — Сейчас не лучшее время для гостей. Дичи нет, баранина запоздала в этом году, да и курицу не найдешь ни за какие деньги.

— Ему придется довольствоваться телячьей головой, — торжественно заметила миссис Гудинаф. — Если бы у меня было прежнее здоровье, я бы переписала рецепт рулета из телячьей головы, доставшийся мне от моей бабушки, и послала бы его миссис Гибсон — доктор был очень добр ко мне все то время, пока мне нездоровилось. Хотелось бы мне, чтобы моя дочь из Комбермера прислала мне несколько осенних куриц, я бы переслала их доктору. Но она перебила их всех и прислала мне, написав в записке, что это последние.

— Интересно, устроят ли они вечер в его честь? — предположила мисс Фиби. — Мне бы хотелось посмотреть на королевского адвоката хоть раз в жизни. Я видела копьеносцев,[108] но это величайшая из юридических границ, которую я когда-либо переступала.

— Конечно, они пригласят мистера Эштона, — сказала мисс Браунинг. — Три черных грации — Юриспруденция, Медицина и Богословие, как поется в песне. Всякий раз, когда в меню есть второе блюдо, любая знатная семья приглашает священника из прихода.

— Интересно, женат ли он? — спросила миссис Гудинаф. Мисс Фиби интересовало то же самое, но она из скромности даже не допускала мысли спросить об этом у собственной сестры, которая оказалась в курсе всех новостей, встретив миссис Гибсон по пути к миссис Гудинаф.

— Да, он женат, и должно быть у него несколько детей, поскольку миссис Гибсон сказала, что Синтия Киркпатрик навещала их в Лондоне и проводила занятия у своих кузенов. И еще она добавила, что его жена — самая утонченная женщина, из хорошей семьи, хотя и не принесла мужу состояния.

— Без сомнения, это очень похвальное родство, мне только любопытно знать, почему мы так мало слышали о нем раньше, — заметила миссис Гудинаф. — На первый взгляд я бы не подумала, что миссис Гибсон из тех, кто скрывает свое знатное родство из скромности. Коли на то пошло, всем нам нравится выворачивать самые лучшие полотнища платьев на лицо. Говоря о полотнищах, я помню, как неоднократно переделывала свои юбки, чтобы пятно или засаленное место оказалось рядом с бедным мистером Гудинафом. У него было такое доброе сердце, когда мы только поженились, и он сказал: «Пэтти, соедини свою правую руку с моей левой рукой, тогда ты будешь ближе к моему сердцу». И это вошло у нас в привычку, и ему, бедняжке, приходилось больше помнить, с какой стороны у него сердце, нежели ухаживать. Поэтому, как я сказала, я всегда выставляла испорченное полотнище с правой стороны, и когда мы прогуливались рука об руку, никто ни о чем не догадывался.

— Я ничуть не удивлюсь, если он еще раз пригласит Синтию навестить его в Лондоне, — сказала мисс Браунинг. — Если он пригласил ее, когда был бедным, то в двадцать раз вероятнее, что он сделает это сейчас, когда является королевским адвокатом.

— Да, действуй по правилу трех, и у нее — хорошие шансы. Я только надеюсь, что поездка в Лондон в ее возрасте не вскружит ей голову. Мне было пятьдесят, когда я поехала!

— Но она жила во Франции. Она довольно много путешествовала, — вставила мисс Фиби.

Миссис Гудинаф трясла головой целую минуту, прежде чем высказать свое мнение.

— Это риск, — сказала она, — большой риск. Мне не хочется так говорить доктору, но будь я на его месте, мне бы не понравилось, если бы моя дочь находилась бок о бок с девушкой, которая воспитывалась в стране, где родились Робеспьер и Бунапарт.

— Но Бонапарт был корсиканцем, — заметила мисс Браунинг, которая обладала более глубокими познаниями и большей широтой взглядов, чем миссис Гудинаф. — А общение с другими странами предоставляет огромную возможность для развития ума. Я всегда восхищаюсь грациозностью манер Синтии, она никогда не робеет говорить, и никогда не выставляет себя наперед. Она просто спасение для вечера, и если она немного жеманна, это естественно в ее возрасте! Теперь что касается милочки Молли, в ней есть какая-то неуклюжесть — она разбила одну из наших фарфоровых чашек, когда была на вечере в нашем доме в последний раз, разлила кофе на новый ковер, а затем так сконфузилась, что ничего не делала, а только сидела в уголке и держала язык за зубами весь остаток вечера.

— Она так огорчилась из-за того, что сделала, сестра, — произнесла мисс Фиби с мягким упреком — она всегда была предана Молли.

— А разве я сказала, что нет? Но кому нужно, чтобы потом она скучала весь вечер?

— Но ты была довольно резка… чересчур недовольна…

— Я считаю, что это мой долг быть резкой, да, и сердитой тоже, когда я вижу, как небрежна молодежь. И когда я ясно понимаю свой долг, я исполняю его. Я не из тех, кто уклоняется от него, они должны быть признательны мне. Не каждый возьмет на себя заботу порицать их, как известно миссис Гудинаф. Я очень люблю Молли Гибсон, очень, ради нее самой и ради ее матери. Не думаю, что она стоит полудюжины Синтий, но, несмотря на все, та не стала бы разбивать мою лучшую фарфоровую чашку, а затем сидеть, ничего не делая весь остаток вечера.

К этому времени миссис Гудинаф уже подавала явные знаки усталости. Проступки Молли и разбитая чашка мисс Браунинг являлись не такой волнующей темой для разговора, как новоявленная удача миссис Гибсон в лице ее родственника — успешного лондонского адвоката.

Мистер Киркпатрик, как и большинство других мужчин, пробивался на профессиональном поприще и был обременен большой семьей. Он был готов оказать хорошую услугу своим родственникам, если это не стоило ему потери времени, и если (что, возможно, было главным условием) он помнил об их существовании. После того, как он как-то предложил своей добродушной жене пригласить девочку к ним в гости, визит Синтии на Даути-стрит девять или десять лет назад не произвел на него большого впечатления. Скорее всякий раз он удивлялся присутствию хорошенькой девочки среди собственных детей, когда они выходили к десерту, и ему приходилось напоминать себе, кто она такая. Но поскольку в его привычке было покидать стол почти сразу и удаляться в маленькую заднюю комнату, называемую кабинетом, чтобы погрузиться в бумаги на остаток вечера, девочка не произвела на него большого впечатления; и, возможно, следующий раз он вспомнил о ее существовании, когда миссис Киркпатрик написала ему и попросила приютить на ночь Синтию, направлявшуюся в школу в Булони. Та же самая просьба последовала по ее возвращении; но так случилось, что он не видел девушку ни в первый, ни во второй раз, и только смутно вспоминал какие-то замечания, которые сделала его жена по этому случаю — ей казалось довольно неразумным посылать такую юную девушку в такое далекое путешествие, не позаботившись достаточно о ее безопасности. Он знал, что его жена восполнит все, чего будет недоставать, словно Синтия ее собственная дочь, и больше не думал о ней, пока не получил приглашение посетить бракосочетание миссис Киркпатрик с мистером Гибсоном, высокоуважаемым доктором из Холлингфорда, и т. д. и т. д. — подобное внимание скорее рассердило его, нежели порадовало.

— Неужели эта женщина думает, что мне нечего делать, кроме как бегать по деревне в поисках невест и женихов, когда грядет великое дело Хоутона против Хоутона, и мне не следует терять ни минуты? — спросил он у своей жены.

— Возможно, она никогда не слышала о нем, — предположила миссис Киркпатрик.

— Чепуха! Вот уже несколько дней об этом деле пишут газеты.

— Но она может не знать, что ты занят в нем.

— Может и не знать, — протянул он задумчиво, — такое незнание возможно.

Но теперь великое дело Хоутона против Хоутона было в прошлом, жестокая борьба закончилась, королевское адвокатство — еще одно плато на пути к вершине — было завоевано, и у мистера Киркпатрика появилось свободное время для домашних чувств и воспоминаний. Однажды во время пасхальных каникул он оказался возле Холлингфорда. У него в запасе было воскресенье, и он написал письмо, напросившись в гости к Гибсонам с пятницы до понедельника, изображая, что испытывает сильное желание (которое чувствовал в меньшей степени) познакомиться с мистером Гибсоном. Мистер Гибсон, хотя и был занят своими профессиональными делами, всегда был гостеприимен, и более того, ему всегда доставляло удовольствие сбежать от замкнутой атмосферы, в которой он задыхался, и вдохнуть глоток свежего воздуха: взглянуть на то, что происходит в большом мире за пределами его ежедневных мыслей и действий. Поэтому он готов был оказать сердечный прием своему незнакомому родственнику. Миссис Гибсон пребывала в волнении от сентиментального удовольствия, которое посчитала семейной привязанностью, и которое бы не было столь пьянящим, если бы мистер Киркпатрик оставался в своем прежнем положении пробивавшегося юриста, проживавшего на Даути-стрит с семью детьми.