Однако самые сильные эмоции у меня вызвало описание интригующего опыта, в котором главная роль отводилась пеплу сигары. У моего отца, врача, действительно было мало времени, но мне удалось уговорить его поучаствовать в тайном предприятии. Отец курил папиросы, но для меня должен был в течение целого дня курить сигару и не уронить ни крупицы пепла. На этом заканчивалась его роль. Пепел был помещен в фарфоровую чашку, на дне которой находилась таблетка, предназначенная для производства сельтерской воды. После увлажнения всего несколькими каплями воды – в соответствии с книжными заверениями – должна была образоваться и поплыть над столом медленно вращающаяся толстая и длинная змея из преобразованного вследствие этой операции пепла. К сожалению, ни старания отца в выкуривании сигары, ни мои дальнейшие действия, продиктованные книгой магии, не привели не только к появлению какой-либо змеи, но и вообще ничего в этой чашке не образовалось, а разочарование, вызванное неудачей этого эксперимента, помню до сегодняшнего дня.
Я помню, конечно, и многое другое из тех давних времен, особенно то, что служило детям для игр. Подозреваю, что современный ребенок даже толком не знает, что такое самокат[199], какие штуки можно выделывать обычным обручем, подталкиваемым палкой или рукой, насколько интересно собирать англезы, а также флаги разных стран, находящиеся внутри упаковки маленьких шоколадок.
Кроме этого, было много калейдоскопов, которые я с неудержимой манией познания их механизма, создающего новые и прекрасные многоцветные узоры, разбирал с чувством настоящего экспериментатора. Помню, что вбитый в шкаф большой гвоздь, чтобы расплести шнур, являющийся частью игрушечной канатной дороги, не встретил у моей матери понимания.
Но по-настоящему сложные времена наступили для меня только в школьные годы. Методы воспитания тогда были значительно более строгими, в то время воспитанием в определенной степени занималось все общество, а не только семья: например, в гимназии существенно более значительным, чем сейчас, был авторитет учителя. Многие элементы общественного устройства предвоенной Польши непосредственным образом реально воздействовали на стиль и смысл воспитания – результатом которого был даже и патриотизм.
Я являл собой типичный пример «буржуазного ребенка» и дома контролировался двусторонне: француженкой, совершенно не знающей польского языка, которая погружала меня в язык парижан, и репетитором, студентом-юристом, следящим, чтобы я выполнял все, что было задано. Как мне, однако, в то время удавалось проводить химические, электрические и авиационные эксперименты (летал не я сам, а мои самолетики) и к тому же еще конструировать много удивительных механизмов – не знаю.
Видимо, пора детства, хотя и обставлена целым рядом инструкций и запретов, растягивается подобно резине.
Мои рождественские ели
Мои рождественские ели – львовские. Разумеется, это были елочки. Под зорким оком французской учительницы, которая приходила к нам домой, я клеил вместе с ней различные украшения, которые должны были повиснуть на нашем деревце. Исходное сырье было принципиально простым. Скорлупа орехов, серебреная таким серебром, которым покрываются калориферы. Коробочки от спичек, переделанные в домики и машинки. Но вся эта мелочь размещалась на втором плане елки. Самыми важными были гирлянды, склеенные из цветной, золотистой и серебристой бумаги. Были также парафиновые свечки разных цветов, поскольку, когда я был маленьким, никто об электрификации елок не слышал. В стратегических местах втыкались в упругие веточки искусственные огни, которые во времена II Речи Посполитой имели то очевидное свойство, что всегда красиво горели, разбрасывая снопы искр. Совершенно отдельное место занимали лакомства – самые скромные конфетки, завернутые только в блестящую фольгу, разнообразные шоколадные крендельки и вдобавок изделия, которые можно причислить к произведениям искусства – выдутые яйца. Причем выдутые яйца были только сырьем, их можно было самыми разными способами делать необычными. Их оформляли в виде разрисованных мордочек, приклеивали бороды из ваты, иногда прикрепляли какие-то причудливые шапки.
В нашу квартиру часто приходили мои сверстники, поэтому самые вкусные деликатесы я вешал по возможности высоко, чтобы до них было сложнее добраться. Помню еще прянички, маленькие сердечки, проколотые иглой и ниткой. На самом верху дерева находилась декоративная верхушка. Выбирая ее, я обычно метался между, с одной стороны, версией многошариковых бомб со шпилем, украшением красивым, но получаемым в готовом виде, и, с другой стороны, искушавшим меня ангелом, который был собственным произведением, боюсь, однако, что сегодня бы я ни одним из тех ангелов не похвастался.
Позже неизменные елочные традиции начали нарушать новшества, электрические свечки, которые действительно гарантировали, что дерево не загорится, но казались какими-то искусственными, лишенными простоты обычных цветных парафиновых свечек. Областью совершенно отдельной, особенно интригующей, были рождественские подарки под елкой, спрятанные от наших глаз вплоть до той минуты, когда после сочельника раздавался звон колокольчика. В те давние времена я жалел племена, населяющие тропики, где, похоже, не найти хвойного дерева.
Когда наступили немецкие времена, а после них советские, декор елок стал очень скромным. Репатриированные в Краков, мы воскресили давнюю традицию. Это послевоенное деревце обвешивалось предметами, которые раньше не имели доступа на праздничную сцену. Особенно милыми казались мне вечерние прогулки по темным уже улицам, потому что почти в каждом окне сияли елочные свечки, создавая впечатление, к сожалению, столь же наивное, сколь и ложное, что в этих квартирах проживают исключительно люди хорошие, благородные и милые. Когда мне приходилось бывать в товариществе краковских художников, я сталкивался с деревцами, украшенными с большой эксцентричностью, но никогда к ним не имел пристрастия, поскольку был и остался традиционалистом.
В некотором смысле в старом деревце потенциально таилась возможность возникновения огня от лучей, составляющих золотые и серебряные ангельские волосы, и в один миг гирлянды могли продемонстрировать мимолетность своей сущности, превращаясь в пепел и копоть. Нельзя также умолчать об очевидном эпилоге, то есть смерти елок, которые роняли хвою, обдираемую жадными руками из-за сладких волшебств, теряли красоту, шик, элегантность и приземлялись недалеко от помойки. Я думаю, что именно таким должен быть порядок вещей в нашем мире и над этой темной стороной эгзегезы не стоит предаваться в печаль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});