Читать интересную книгу Тисса горит - Бела Иллеш

Он внезапно поднялся, подозвал полового;

— Получите!

Прощаясь, Шульц долго тряс его руку.

— Ну, товарищ Бооди, уж коли ты сам больше драться не можешь, то все же ты не должен гневаться на тех, кто может.

Бооди смущенно улыбнулся.

— За что же мне на них гневаться, товарищ Шульц?

— Трус! — проворчал Лаци, когда они остались втроем. — Из трусости изменяет нашему делу, мерзавец!

— Ну, ну, тише, — примиряюще сказал старик. — Если ты думаешь создать партию из одних только героев… Бооди — хороший парень, я его знаю. Увидите, из него еще выйдет хороший борец. В свое время… А ну-ка, ребята, доедайте остаток брынзы, — перевел он разговор на другую тему, — мне есть что-то не хочется, а оставлять жалко.

Андрей Томпа встал в половине седьмого и принимал холодный душ. После основательного обтирания он десять минут занимался гимнастикой. Кто видел его одетым, никогда не мог бы подумать, что у этого худощавого парня такие сильные, натренированные мускулы. Жил он у матери, вдовы, зарабатывавшей на жизнь уроками французского и английского языков.

Госпожа Томпа была вдовой городского инженера. Отношения между матерью и сыном за последние годы стали если не совсем враждебными, то во всяком случае очень официальными. Они встречались утром за завтраком, обменивались несколькими вежливыми фразами и до следующего утра больше не видали друг друга.

После завтрака Андрей уходил в университет. Он занимал место в одной из аудиторий, — не столько ради лекций, сколько для того, чтобы повертеться на глазах. Говоря языком студентов: посещал «мордопоказательный курс». Во время лекций он читал утренние газеты и синим карандашом отмечал места, заслуживающие внимания.

В одиннадцать часов он давал урок немецкого языка одному из своих коллег. С двенадцати до часу (на деньги, полученные за уроки) сам брал уроки русского языка у бывшего военнопленного. После обеда, от четырех до шести, занимался с тремя гимназистами, сыновьями богатого купца из Леопольдштадта.

Труд этот оплачивался не блестяще, но Андрей не пил, не курил, одевался весьма скромно, ему так или иначе хватало на жизнь.

По этому строгому расписанию он жил уже почти год — с тех пор, как вернулся из румынского плена, куда попал в первые же дни войны. В университет его приняли без затруднений. Кто бы мог заподозрить, что этот юноша с громкой фамилией и метрическим свидетельством, выданным церковью, мог быть красногвардейцем? В университете познакомился он с Верой, которая первые полгода после свержения диктатуры пробыла в Вене и возвратилась оттуда с кое-какими связями с комсомольскими организациями.

После шести вечера Андрей бывал свободен.

Свободное время он проводил с большой осторожностью.

Если куда-либо шел, — делал большие обходы. В более серьезных случаях менял направление два-три раза. Свидания назначал всегда в самых отдаленных частях города. Однако за последние дни на долю его «свободного» времени приходилось столько дел, что от этих предосторожностей поневоле пришлось отказаться.

Четыре раза в неделю он читал вечерние лекции. Одну — у кожевников, другую — у металлистов и две — просто на улице. Он брал под руки двух товарищей, и под видом прогулки они вели занятия.

«Диктатура или демократия… Империализм как последний этап капитализма… Детская болезнь левизны в коммунизме…»

По одну руку с ним шел Петр, по другую — Мартон.

Мартон — невысокий блондин с озабоченным, так не вяжущимся с его детским лицом, выражением больших голубых глаз. Его можно было встретить всюду, где только появлялись Андрей и его товарищи. Тимар видел его даже вместе с Иоганном Кош. Он носил огромные ботинки. В один такой ботинок легко могли поместиться обе его крохотные ножки без опасности нажить мозоли.

«…детская болезнь…»

— Вам, товарищ Тимар, все это, наверно, уже давно известно, и все-таки вам тоже не вредно несколько раз прогуляться со мною, чтобы поучиться, как нужно учить других.

— Пока вы говорили, мне все время казалось, что Ленин написал эту книгу, имея в виду наши ошибки.

— Вот в том-то и дело, — засмеялся Андрей. — Ленин критикует скандинавцев за левый уклон так, что даже южноафриканцы могут вынести из этого урок относительно своего правого уклона.

В этот вечер после долгого перерыва на бульварах вновь зажигались электрические фонари.

Вместо того чтобы итти домой ужинать, Андрей зашел к Вере.

— Надо было бы кое-что почитать, да нет охоты. Я получил две новых книги из Вены.

— Ты устал?

— Чорт его знает! Кажется, как будто и не устал, просто нет настроения. Уже третий день не могу как следует выспаться. Чорт побери! — вторично выругался Андрей, насилуя самого себя. Его язык с трудом произносил ругательства.

— Температуру мерил?

— Оставь!

Вера насильно заставила его поставить термометр.

— Вот видишь: тридцать восемь и семь. У тебя жар. Ты должен сейчас же лечь.

Андрей рассердился.

— Чорт подери! Именно теперь, когда у меня такая уйма дел! Завтра вечером — важное свидание.

— Как-нибудь обойдемся.

Вера проводила Андрея домой. К восьми утра она снова пришла к нему. Дверь открыла госпожа Томпа. Она страшно удивилась, услышав, что девушка в такую рань спрашивает ее сына.

— Андрей спит. Он болен.

— Знаю. Вечером я провожала его.

— Что вам угодно, барышня?

— Что мне угодно? Я хочу зайти к нему.

Госпожа Томпа недоумевающе посмотрела на девушку. «С виду как будто порядочная. Ничего не понимаю!» — подумала она.

— Сейчас спрошу Андрея, — сказала она вслух. — Как передать вашу фамилию, барышня?

— К чему такие церемонии? — и прежде чем госпожа Томпа успела что-либо сообразить, Вера стояла уже у дверей Андрея.

— Тут? — опросила она и, не ожидая ответа, постучала.

Госпожа Томпа ушла из дому, не заглянув к больному сыну. Она была в большом смущении. Она не знала, что и подумать, не знала, что предпринять, что сказать, если снова придется повстречаться с этой девушкой.

Вера командовала.

Послала за врачом и в аптеку, заказала обед из ресторана, писала письма, — Андрею оставалось лишь подписываться под ними. Вечером на звонок госпожи Томпа она открыла дверь.

— Ничего серьезного, — сказал она. — Легкий грипп.

— Да? Спасибо, — заикаясь, пролепетала госпожа Томпа.

Они стояли рядом в передней, освещенной слабой лампочкой.

Госпожа Томпа сняла шляпу и, стоя перед зеркалом, поправляла серебристые волосы.

— Разрешите спросить, барышня, чем мой сын заслужил с вашей стороны такую самоотверженную помощь? Вы коллеги?

— Я его жена, — тихо сказала Вера.

Госпожа Томпа отскочила.

Широко раскрытыми глазами уставилась она на эту светловолосую девушку, в которой — ничего не поделаешь! — даже ее материнские глаз не могли найти ничего предосудительного. Вера спокойно выдержала ее испытующий взгляд.

— Жар у него сейчас довольно сильный — тридцать восемь и девять, — сказала она. — Я останусь на ночь. Может быть, мадам, вы будете так добры дать мне что-нибудь для постели… Я лягу на пол.

— Д-да, конечно… Барышня, а… как разрешите вас звать?

— Меня зовут Верой.

Андрей пролежал в постели четыре дня.

Вечером, в половине восьмого, Тимар по просьбе Веры зашел в маленькую кондитерскую на углу Стефанского проспекта и проспекта Арены. Там Андрей условился с кем-то встретиться. Но он заболел, и Тимар должен был заменить его. С кем же, однако, предстоит ему встретиться?.. Там будет видно. Вера вкратце объяснила ему суть дела.

Около половины восьмого к столу Тимара подсел худощавый высокий молодой человек в очках.

— Моя фамилия Деме, — представился он.

— Вы, браток, теперь лишний, — приглаживая свои коротко подстриженные щеточкой усы, обратился Деме к Мартану, вошедшему вместе с ним в кафе.

— Я всегда лишний, когда дело доходит до кондитерской, — сказал Мартон, улыбкой смягчая горечь слов. И вышел.

Тимар расплатился. Они пошли по Стефанскому проспекту, по направлению к проспекту Стефании. Здесь Стефанский проспект застроен лишь с одной стороны, — на другой начинается городская роща.

— Может, мы перейдем на другую сторону? — предложил Тимар, указывая на обнаженные силуэты деревьев, которые в слабом свете безнадежно борющихся с туманом уличных фонарей принимали фантастические формы.

— Как раз наоборот, брат мой, — отверг его предложение Деме. — Я предпочитаю ходить там, где больше народа: это менее заметно и, значит, более безопасно. Важнейшие приказы я раздаю всегда на самых людных местах проспекта Андраши или Ракоци. Однако, взгляните! Эти деревья… Бр-р-р!.. Они, словно какой-то страшный враг, протягивают ко мне свои руки. Вот те сжаты в кулак, эти растопырили пальцы. Семь, девять пальцев, бр-р-р!.. На некоторых кольца. Да, кольца… Не заметили?