Читать интересную книгу Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов

—   Давай закажем кофе?

В бангкокских супных, забегаловках и ресторанчиках под этим напитком имели в виду пойло, на две трети состоящее из сгущенного молока и сахара и на треть — из декофеированного кофейного порошка. Если спросить черный, то сгу­щенка с сахаром уступала в той же пропорции порошку, оседавшему на языке.

—   Один, для тебя, — сказал Бэзил.

Интересно, писала бы дважды в неделю под диктовку друзей письма в тюрьму Рита? Или жена, пока не вышла за нового мужа? Слава Богу, до этого еще не доходило. Рита вообще против разлук. А бывшая жена заняла бы принципи­альную позицию. Какую именно? Принципиальную. Боль­шего не скажешь. И меньшего тоже. Ни добавить, ни приба­вить. Может, в отношении нового мужа она этого не делает. Дай ей Бог. И глядя, как Ват оловянной ложечкой поддевает густое варево, именуемое в Бангкоке кофе, Бэзил почувство­вал, что хотел бы сделать для этого парня что-нибудь боль­шее, больше, чем просто пожелать удачи, даже большой, помолиться кому-нибудь, что ли...

—    Пока ты тянешь кофе, — сказал он, — закажу-ка «кхао пхат».

—   Два, — сказал Ват по-тайски.

Куски буйволятины, крабов, свинины, лука, яиц в рас­сыпчатом рисе источали острый аромат, перемешивавший­ся с другим, поднявшимся от жаровни с решеткой. На ней коптились «ларб пладук ярнг» — рыба, называющаяся ко­шачьей, с желтыми травами, заказанная клиентом в салато­вом сафари. С запястья любителя копченостей свисала тя­желая сумочка.

—    Не будем спешить, — сказал Ват. — Дадим тому чело­веку не давясь доесть все, что он заказал. Отлично будет, если он выкурит и сигарету. Сдвинемся раньше, оторвем его от удовольствия за казенный счет и заставим тащиться за мной по жаре. Тогда возникнет злобный отчет. Поев же, проник­нется благодушным настроением... Таковы правила игры... Если я ему дам двести батов и пообещаю вечером сообщить, где побывал за день, он отстанет вообще... Знаешь, мы — все тайцы, зачем враждовать между собой? Но у меня нет такой суммы.

—    Я бы нашел... Но не будем вводить в искушение блю­стителя законов страны пребывания или, тем более, пытать­ся нарушать их, — сказал Бэзил. Машинально отметил, что хохотнул, как это сделал бы любой таец, прикрывая шуткой серьезные вещи.

В заречье опять запустили ракеты. На этот раз пять — одну за другой.

—    Праздник там, что ли? — спросил Бэзил, обрадовав­шись, что можно связать оборвавшуюся нить разговора.

—      Кто знает... Может, у кого в очередной раз победила любимая рыбка. Вот и заказал пальбу...

—   Но сегодня не воскресенье, только суббота.

—    Подлинные болельщики рыбьих боев с днями недели не считаются.

Ват ждал главного вопроса. Бэзил сказал:

—   Поговорим о деле?

—     Цифры можно найти в печати. Я подправлю их для тебя. Но не планируй драматических описаний классовых битв, как их представляли недавно. Все сложнее. Постарайся слушать меня, будто ты ничего не знаешь об этой стране. Будто в первый раз у нас. И в первый раз пишешь о том, чего хотят работяги, кто они здесь такие и о чем помышляют, если помышляют...

—   Это трудно?

—   Ты постарайся...

Бэзил достал синюю пачку «Житан», купленную утром в гостинице. Самыми дорогими вещами в Бангкоке были французские, включая газеты.

Хозяин супной, не спрашивая, принес высокие стаканы с кокосовым соком, из которых грудились с верхом засыпан­ные куски серого льда. Пожалуй, как расстанусь с Ватом, выпью «Мекхонга» для дезинфекции, подумал Бэзил.

—    Ежегодно, — сказал Ват, — сто тысяч человек в стране теряют работу. Одновременно семьсот тысяч молодых лю­дей появляются на рынке рабочих рук. Цифры определены профсоюзами, выводят эти цифры профсоюзные клерки, а клерки во всех странах есть клерки — их не жалованье, а должность кормит. Клерки называют цифру безработных в триста пятьдесят тысяч человек из двадцати трех миллионов занятых... Однако поднимать вокруг этого шум — все равно, что... э-э-э.... потеряв голову, плакать по шапке...

Вату доставила удовольствие улыбка Бэзила. Он испыты­вал теплоту к этому московскому азиатцу. И доверие. Но Бэзил не должен был об этом догадываться. Это ему бы повредило, считал таец. В журналистской работе, если ею заниматься серьезно, нельзя расслабляться. И потом: тепло­та да еще доверие — это далеко от деловых взаимоотноше­ний, от дела. А оба занимались делом, да еще таким, как политическая журналистика, в прагматической и расчетли­вой, чтящей прежде всего силу и материальные интересы, а не принципы, части света. Дальний Восток... Разве он даль­ний для Вата, да и для Бэзила? Почему бы не быть Дальней Европе? Откуда смотреть... Годы требовались, чтобы пере­сечь евроазиатский материк на лошадях и верблюдах, меся­цы или недели на чайных клиперах, затем теплоходах, часы, не больше суток, во всяком случае — на самолете. Отноше­ния многократно расширялись и ускорялись, а что узнали европейцы об азиатцах, азиатцы — об европейцах? Так ли заметно взаимопроникались образы жизни и склад ума тех и других? Ват растерялся, услышав рассуждения преподава­телей в Киеве об эпохе великих географических открытий. Великих для кого? Португальцы и испанцы выползли слов­но насекомые из щели за пределы Европы, крохотного полу­острова в масштабах огромного евроазиатского материка, и потянулись на Восток, где о них и до этого достаточно знали, кроме, может быть, их удивительных достижений в техноло­гии массового человеческого поражения, именуемой артил­лерией. Ездил Ват домой и через Пекин, слушал в универси­тете Синьхуа в Куньмине профессоров, излагавших иную точку зрения на историю. Слова «дальняя Европа» не произ­носились, но — подразумевались. Дальние варвары населя­ли дальние окраины великого срединного государства, бли­же жили — ближние...

Бэзил употреблял общепринятые понятия — Европа, Азия, Дальний Восток, но не считал ни один народ вправе смотреть на себя как живущий в центре Вселенной, дальше или ближе. Бэзил подавал пример, считал Ват, и пример тем более достойный, если учесть загребущий интернациона­лизм хозяев его московского режима. Земля для него дейст­вительно представлялась круглой. Для Кхуна — нет, еще нет, пока нет, в течение какого-то ближайшего будущего, воз­можно, нет... А почему, он и хотел бы объяснить читателям. Но в последние десять лет радио, телевидение и газеты столь­ко всего всем объяснили, что каждую строчку, чтобы сделать ее настоящей, приходилось писать чуть ли не кровью.

—   Чего примолк? — спросил Бэзил.

—   Я хочу сказать, что для этой страны пока еще нет про­блемы трехсот пятидесяти тысяч безработных. Это не сроч­но. Скажем, слишком прогрессивно заниматься ими. Есть два миллиона малолетних, которые по четырнадцать часов вкалывают на мелких предприятиях. Они и содержат безра­ботных родителей, которым в большинстве случаев напле­вать на судьбу детей... Говорит ли кто на бесконечных проф­союзных посиделках об этом? Так же, как о женском труде? Политиканы понимают это... Всмотрись в досье деятелей, которые особенно активно выступают за создание партии труда. Для них такая партия станет просто ступенькой на­верх, специально втиснутой среди прочих таких же ступенек политической лестницы, ведущей в верхи. А что реально переменится в положении работяг — малых и старых? Или даже иначе: обещает ли это кому-либо хоть ничтожное облег­чение?

—- Потому ты и назвал свои репортажи «Сиам без близне­цов»? Получилось: ты защищаешь детей?

—      Мне рано что-либо защищать в этой стране, кроме национального достоинства... За полвека сменилось сорок четыре правительства и произошло четырнадцать удавших­ся и неудавшихся военных переворотов. Гражданская адми­нистрация находилась у власти одиннадцать лет, военная — тридцать девять. Скоро очередные выборы. Избирательная кампания началась с двух убийств... Такса за каждый голос уже объявлена — сорок батов...

—    Но нельзя исключать и того, что партия труда станет демократическим элементом?

—    Она станет при тех людях, которые про нее шумят, за ничтожным, может, исключением, тем элементом, который, как бильярдный шар в лузу, уложат в систему одним ударом. Уложат неподвижно. Плотно.

—   Военные уложат твой шар?

—   Не совсем... В деревне ты видел: крестьянин нарабаты­вает столько, сколько необходимо для расчета с долгами и на пропитание. Попадая в город, таец становится чиновником, но действует аналогично. Держит в руках должность, моно­полизирует посты, коллекционирует правительственные медали, и тем кормиться справедливо, с его точки зрения, полагая, что так — от века. В политических партиях и груп­пах тот же психологический климат... Он всеми способами поддерживается компрадорскими кругами, состоящими в большинстве из китайцев, взявших тайские имена. Кроме собственной финансовой мощи, на их стороне — связи с иностранными корпорациями...