Читать интересную книгу Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов

Устроились над самой Чаопрайя. В желтой воде плавучие гиацинты шевелили космами, в которых путались щепа, картонки, осколки кокосовых орехов и банановая кожура. Заказали рисовый суп с цыпленком, заправленный гвозди­кой с чесноком, сладкую свинину и салат из папайи в остром соусе.

—   Что будем пить? — спросил Бэзил.

Ват смотрел на реку, на длинные остроскулые лодки, при­ткнутые к красным причалам, на зеленую черепицу пагод и ветхие домишки заречья, готовые съехать с хлипких фунда­ментов в волны, поднятые прогулочным теплоходиком «Ко­ролева Востока».

—  У одной тетки рядом есть английский «Гиннес». Я при­метил. Может, пошлем за ним?

Бэзил исподволь взглянул на Вата. Случалось — тот по­пивал и в течение нескольких дней пребывал невменяемым, засев в притонах портовой свалки в КлонгТой. Это порожда­ло напряженность в отношениях с женой. Это уменьшало размеры гонораров и число редакторов, бравших статьи. В такие дни Ват не ел, ослабевал и возвращался к нормальной жизни мучительно. Потом неделями ничего не пил, кроме воды, которую бангкокская фирма «Полярис» добывала из артезианских колодцев и продавала в бутылках. Водопровода в столице не имелось.

Ват перехватил взгляд.

—   У тебя разговор серьезный?

—     Я действительно хотел и рад тебя видеть, Ват. И без дела. Хотя есть и дело. Я не миллионер и путешествую не по личной надобности. Знаю, что ты отсидел в Бум Буде. Жена сказала... Ты знаешь, как я отношусь к тому, что начнется, если принесут «Гиннес»... Встреча наша пройдет впустую. Для обоих. И для дела...

—   Я могу заказать и сам, без тебя.

—   Ты можешь начинать один, но продолжаешь с кем по­пало. В этом загвоздка... Но ты — свободный человек в сво­бодной стране.

Со слизистой сваи, торчавшей у набережной, разом бро­сились трое мальчишек. Запрыгала плоскодонка, зачален­ная к осевшей до бортов джонке с форштевнем, покрытым красной, синей и белой краской. Блеснувшие на солнце мок­рые головенки, словно мячи, выпрыгнули на поверхность далеко за нею. Из приемника, висевшего на ремне у повара возле очага, по-английски неслось:

Жалко тех, кто всю жизнь копит деньги.

Я-то люблю, я-то люблю тратить все на то,

Что по сердцу сейчас.

Так много дурней, жаждущих вечной любви.

Я-то люблю, я-то люблю всегда, как приспичит...

Не копи время! И тогда все — бесплатно!

Ое-е-е-е...

Шаркая сандалиями, голый по пояс, в пижамных брюках хозяин лично, из почтения к клиентам, расставлял чашки, стаканы с крошеным льдом, раскладывал палочки, ложки и вилки, подпихивал под руку мутные колбы с рыбным соу­сом, уксусом и жидкими специями, тарелочки с кругляшка­ми красного и зеленого перца и солью в лимонном соусе, коробку с сахарным песком. Махнув величественно на под­ступившуюся лоточницу, отпрянувшую, словно муха от му­хобойки, натянул улыбку.

Ват ел по-тайски — поддевал приглянувшийся кусок вил­кой, потом перекладывал на ложку. Жевал неторопливо. Вер­ный признак — скрывает давнишний голод и нехватку денег. Кто его знает, зачем с утра убрался из дома, может, чтобы не делились с ним обедом? Деньги на массаж стрельнул у зна­комых, встреченных в Ват По. «Сберег лицо», показал, что остается на плаву и просто забыл кошелек в других брюках, завтра отдаст... Жевал Ват передними зубами как кролик, вытягивал полные губы. Очки съезжали по короткому пло­скому носу.

Бэзил хлебал суп из пиалы. Чем были его заботы по срав­нению с жизнью Вата? В одну из редких бесед «ни о чем» они заговорили однажды о риске. Речь, правда, зашла не совсем об этом. Ват избегал громких слов и наверняка, говоря «риск», имел в виду вообще трудную, сложную и опасную жизнь «левого» журналиста. Обходя десятки препятствий, почти неприметный среди суперпрофессионалов, он как ни­кто другой умел нащупать тропу, по которой и добирался до настоящей информации. Всякий работавший для азиатской печати знает, как практически невозможно писать в ней серьезно о том, что подсказывают совесть и темперамент. Ват умудрялся доводить статьи до публикации почти таки­ми. А гонорар за такие вещи выплачивается и смертью. Ког­да Бэзил напомнил это, Ват напомнил другое—рассуждение доктора Рие из «Чужого» Камю: победы в борьбе с эпидеми­ями не всегда окончательны, но это не повод для прекраще­ния борьбы, даже если приходит смерть, поскольку смерть — лишь простое выбытие тела из жизни, и есть мертвые, кото­рых люди помнят тысячи лет, и, значит, тысячи лет длится их борьба. Бэзил хотел спросить: тебя будут читать через тысячу лет? Но вдруг подумал: если — нет, тогда зачем пи­сать? Для газеты, которая живет только день, тем более.

—   Туго приходилось в Бум Буде?

—   Там легкий режим, хо-хо-хо...

—  А есть тяжелый?

—   Говорят, есть. В других тюрьмах... В Бан Кванге, Лард Йо... Там не сидел, но в Бум Буд переводили оттуда и разго­воров много. Мне сиделось неплохо. Пришить обвинение теперь непросто, времена иные... Думаю, подержали для ос­трастки. Я написал серию репортажей о забастовке, кончив­шейся победой, на текстильном комбинате «Тан патапорн». Черт его знает, отчего опубликовали. Думаю, из соображе­ний, подсказанных конкурентами комбината. Не исключе­но, что цензура преднамеренно посмотрела сквозь пальцы на мою писанину... Балансирует... Но мне оказалось на руку... Забастовщики ходили к парламенту, раздавали листовки. Может, в них несколько слишком сказался мой стиль? Хо- хо-хо... Как это говорят: вылезли уши...Хо-хо-хо! Мартышка в полиции к старости слаба глазами совсем не стала!

—- Били?

—   Палки, кандалы и все прочее является законными ме­рами пресечения... Хо-хо! Меня посадили в клетку, где вари­лись сорок с лишним человек, включая иностранцев. Ну, из наркоманов... Поскольку надзиратели получали мзду от их родственников, камеру не гоняли по утрам на слушание гим­на, зарядку и уборку тюремных нужников. Дважды в неделю собирали деньги на продукты. Потом американцы вздумали устроить побег для себя, да потерпели неудачу. Не стало рынка, больше стало палок. Вся жизнь — лежак в сорок сан­тиметров шириной, влажность, вонь, тараканы, москиты, мокрицы, отсюда — натянутые нервы и драки без повода... По воскресеньям, правда, разрешалась игра в «монополию»... В детскую биржу с акциями... Немного телевизор. Я в эти часы писал письма жене.

—   А от нее передавали?

—   Дважды в неделю. По шесть-семь страниц. Хо-хо-хо!

—   Вот это любовь, — сказал Бэзил.

Трудно было поверить, чтобы тайская жена тратила столько времени на письма мужу, который сидит в тюрьме. Больше походило бы на правду, если бы она обивала пороги полицейского и судейского начальства, пыталась вступить в сговор с надзирателями и приемщиками передач, бегала по знакомым, пробовала все невероятные способы, вплоть до

подготовки побега с подкопом, чтобы помочь обрести свобо­ду.

—      Пять с лишним при этой ей надиктовывали мои друзья... От жизни поэтому я не отрывался. Хо-хо-хо!

—   Она работает?

—   Машинисткой в управлении порта. Знаешь, не всякий разберет каракули, написанные по-английски азиатцем, привыкшим к тайскому алфавиту или иероглифам, да еще подправит их с точки зрения орфографии и грамматики. Ей даже прибавили. Так что получает больше моего...

Неизвестно с чего в заречье запустили две цветные раке­ты. Они почти не светились на фоне полуденного неба. Белые шлейфы перьями рассасывались в воздухе. Лоточница, все- таки подобравшаяся и на корточках слушавшая, приоткрыв рот, диковинный язык, подобрала слюну и, взглянув в сто­рону ракет, вскочила.

—   А какое у тебя дело, Вася? Откуда сейчас?

—      Находился по соседству, в Лаосе. Туда прилетал из Ханоя, где теперь сижу постоянно. Дело мое сложное. Хочу написать, как принято говорить, о положении трудящихся у вас тут. Не вообще, конечно, с перцем...

Ват подтолкнул указательным пальцем очки к переноси­це.

—   Давай закажем кофе?

В бангкокских супных, забегаловках и ресторанчиках под этим напитком имели в виду пойло, на две трети состоящее из сгущенного молока и сахара и на треть — из декофеированного кофейного порошка. Если спросить черный, то сгу­щенка с сахаром уступала в той же пропорции порошку, оседавшему на языке.