расставлял чашки на подносе, сыпал печенье в зеленую салатницу. Он думал, что надо ночью еще раз пробежать английский текст доклада Верховского и о том, чьи руки имеет в виду Проскурина? Неужели свои?
— Так и будешь до пенсии бегать по лекциям, писать рецензии и давать уроки, чтобы она могла купить еще одни сапоги?
— Ну какая из меня жертва? — Коткин попытался улыбнуться. — Я отлично живу. Ты не представляешь, какую мы штуку сделали! Хочешь, покажу.
Проскурина отмахнулась.
— Борис, — Зина стояла в дверях, голос у нее отчего-то охрип и смотрела она не на Коткина, а на Проскурину. — Мы умрем от жажды. Ты меня заставляешь подниматься, хоть знаешь, что мне нельзя.
— Да, — сказал Коткин. Он понял, что не стоило брать Глаз домой.
— А от тебя, Лариса, я этого не ожидала. — все еще хрипло сказала Зина.
— Ожидала, — возразила Проскурина. — Чего я сказала новенького?
— Я не подслушивала. Только последние слова слышала.
— Я могу повторить для твоего сведения, — сказала Проскурина.
— Ты опять насосалась?
— Ничего подобного. А что, я не имею права?
Вечер кончился неудачно, все быстро ушли, Коткин отпаивал Зину корвалолом, а она отворачивалась и отталкивала рюмку, лекарство капало на пол и Зина жаловалась, что Коткин загубил ее жизнь, разбил любимую чашку, поссорил с подругой. Слова ее были несправедливы и неумны. Коткин устал, и в нем накапливалось странное, тяжелое раздражение, которое жило в нем давно, которое он всегда подавлял в себе, потому что оно было направлено против Зины. Ему пора было повиниться во всем, но он не стал этого делать, чем еще больше разгневал Зину. Хотелось спать, но надо убраться, а потом набросать статью для — «Вестника», он обещал Чсльцову, а завтра последний срок. Вставать рано, а спать хотелось очень. Коткину всегда хотелось спать, он привык к этому. Тут еще снова зазвонил телефон, это был сам Чельцов, который волновался, что Коткин не успеет написать статью, а Зина закричала из комнаты, чтобы он немедленно повесил трубку, если не хочет свести ее в могилу. Коткин сказал, что Зина себя плохо чувствует, а Миша вздохнул и ответил: «Ну, как же». Коткин повесил трубку и подумал, что, может, стоит сейчас показать Глаз и развеять плохое настроение Зины. Ведь она перенервничала, потому что оскорбительно слышать о себе такое от близкого человека.
— Зиночка, — сказал Коткин, внося в комнату портфель, — я думаю тебе будет интересно поглядеть на одну штуку, которую мы сделали. Кажется, мы добились…
— Помолчи. Я уже все это слышала.
Зина не была лишена тщеславия, и надежда на то, что Коткин станет доктором наук, может, даже самым молодым академиком сыграла немаловажную роль в ее выборе. Как-то вскоре после женитьбы она взяла напрокат пишущую машинку и одним пальцем, с ошибками, перепечатала две коткинских статьи. Но именно те статьи почему-то не вышли в свет, а Коткин не стал до сих пор доктором и уже потерял шансы стать самым молодым академиком. И Зине давно уж стало ясно, что он ее обманул. И пожалуй, если бы Коткин показал ей не Глаз, а новехонький диплом лауреата Нобелевской премии, Зина не стала бы его рассматривать, потому что лауреатами коткины не становятся.
И все-таки Коткин достал Глаз и показал ей. Глаз был мало похож на настоящий, скорее он напоминал небольшую непрозрачную, черную рюмку. Плоским основанием ножки он мог крепиться ко лбу, а в самой рюмке, заполняя ее, помещался приемник и выпуклая поверхность искусственного зрачка казалась глубокой и бездонной. Когда Глаз включался, в глубине загорался холодный бесцветный огонек. От рюмки тянулись длинные тонкие провода с большими присосками на концах.
— Убери эту гадость, — сказала Зина. — На паука похоже.
А Коткину Глаз казался красивым.
— Зина, — сказал Коткин. — Мы четыре года бились, и вот он работает.
Зина тяжело вздохнула, у нее не осталось сил спорить, и она отвернулась к стене. Пружина старого дивана ухнула, зазвенели чашки на подносе. Зина плакала, а Коткин все не раскаивался. Он собрал поднос и понес его на кухню.
Когда он вернулся в комнату, Зина уже не плакала. Он сел за журнальный столик и вынул из портфеля начатую статью.
— Погаси свет, — сказала Зина слабым голосом. — Неужели ты не видишь, как мне паршиво?
Спать, к счастью, расхотелось. Он выключил верхний свет, забрал свои бумажки со столика и устроился на кухне. Он сидел так, чтобы можно было, обернувшись, увидеть Зину: диван, освещенный настенным бра, похожим на маленький квадратный уличный фонарь, как раз вписывался в прямоугольник двери.
Ну что ж, поработаем, сказал себе Коткин, ничего страшного не случилось. Он начал писать и понемногу втянулся в работу, потому что давно уже привык работать в неудобное для других время, в неудобных местах, потому что работать надо было всегда, а никому не было дела до того, как Коткин это делает.
Чтобы Глаз не мешал, Коткин закинул его за спину, а потом включил его, потому что таким образом можно смотреть на Зниу и, если ей будет нужно, подойти.
С Глазом на спине работать было трудно. Трудно смотреть на лист бумаги, на свою руку, и в то же время видеть дверь в комнату, диван, лампу, похожую на уличный фонарь и круглую спину Зины. Он видел отдельно каждый волос на ее голове, видел облезший лак на ногтях закинутой на затылок руки.
Коткин полагал, что Зина переживает ссору с Проскуриной. В самом же деле Зина уже забыла о Проскуриной, потому что умела пропускать мимо ушей неприятные слова, зная, что нервные клетки не восстанавливаются. Все эти десять лет она пробыла в глубокой уверенности, что облагодетельствовала Коткнна и потому душевно его превосходит. И вот, разглядывая потертый узор спинки дивана, Зниа вдруг почувствовала в себе силу прекратить это прозябание с ничтожеством, поняла, что, если сегодня она прикажет ему выматываться окончательно и всерьез, перед ней откроется яркая, интересная жизнь. Жизнь, начать которую мешает Коткин. Она повернула голову и увидела в проеме двери сгорбленную спину мужа. Он, как всегда, писал свои бездарные штучки и на спине его поблескивал глупый приборчик, которым он пытался хвастать, заставив ее краснеть перед гостями. «Господи, — подумала она, глядя на эту жалкую спину, — ради кого я угробила десять лет!»
Это было неправдой, потому что решение отделаться от Коткнна она принимала уже много раз, но когда вспышка гнева проходила, она начинала рассуждать здраво и откладывала разрыв на более удобное время.
Глаз уловил ее движение, увидел как она повернула голову. Коткин зажмурился, а рука